Юхан уезжает на фестиваль документального кино с какой-то своей песней. До этого он не поленился заехать во вгиковскую общагу к таджикам: как-то дорогу надо скрасить, купил у них отменной чуйской травы. Сидит на перроне вокзала и приколачивает. Рядом сидит мужчина. Заколотив огромную штакетину, Юхан прикуривает и говорит:
— Не хотите, извините, пожалуйста, господин хороший, покурить?
— Конечно, хочу.
И показывает ксиву майора милиции. Его тут же закрывают. Во ВГИК приходит дикое письмо…
Во ВГИКе у меня спрашивают:
— А где ваш товарищ Юхан?
— А что он натворил?
— Нет, ничего. Просто он не появлялся полтора года. Но вы ему передайте: если он захочет дальше учиться, мы его всегда примем.
Сашка Баширов, мой однокурсник, ставил этюд «Появление Мефистофеля». Он нам с Юханом говорит:
— Постойте на световой пушке во время показа.
Это такой прибор, который направляешь на человека, и луч света выхватывает его из темноты.
— Когда тебя подсвечивать? — спрашиваю я.
— Как увидишь, что я вышел на авансцену, тогда и врубай!
Мастерские маленькие, это не зал какой-нибудь. Сидят Тамара Федоровна Макарова, Сергей Аполлинариевич Герасимов — и это не перестройка, это 1984 год. Юхан на листах кровельного железа исполняет «гром», бьет железяками по батарее и всячески усугубляет появление Мефистофеля. В какой-то момент зажигается свечка, и мы видим Баширова, косматого, который с бумагами работает, я готовлюсь к своей секунде, когда я должен выстрелить из световой пушки. Я световых дел мастер, Юхан на «громе», Саша Баширов должен был обеспечить появление Мефистофеля. Впереди Тамара Федоровна и Сергей Аполлинариевич, а мастерская маленькая. Баширов выходит, я включаю пушку, а он голый — штука как раз напротив Сергея Аполлинариевича. Все. Скандал. Вопли, крик. В результате, правда, Герасимов назвал нас звездной мастерской, но выговоры получили все.
Едем со съемок. Юхан пьяненький за рулем. Москва жила тогда другой жизнью. Никто не спал по ночам, все было в новинку, безумное время, часть из которого я просто слабо помню. Я ему говорю:
— Может, ты не поедешь все-таки? Опасно…
— Что такое? Я шведский подданный.
— Дурак ты. Шведский подданный тоже не может пьяным ездить — это первое. А второе — ты простой советский эстонец, а не шведский подданный.
Он обиделся, развернулся и уехал на Бережковскую. Проходит три секунды, он едет обратно на этой же машине, только не за рулем, а в наручниках на пассажирском сиденье — его менты везут. Я выхожу на улицу, останавливаю.
— Я, конечно, все понимаю, но уволить всех нас, сорвать погоны и сказать, что мы нарушаем права человека?! — возмущается милиционер.
Я кое-как прошу отпустить. И дальше рапидная съемка: в тот момент, когда его все-таки отпускают благодаря моим нечеловеческим усилиям, когда с него снимают наручники, он вытягивает губы, и я с ужасом понимаю, что он собирается сделать, но поздно. Он плюет. И я вижу как в замедленной съемке, как этот огромный плевок летит в майора. И дальше я пытаюсь закрыть его голову руками, потому что град дубинок обрушивается на Юхана.
Через пару дней звонит все-таки живой Юся и говорит:
— Иду жаловаться шведскому послу!
Утро. Приезжаю разбираться с Юсей, куда делись все наши деньги.
— В бумажнике посмотри, — отмахивается Юхан.
Я смотрю, там один доллар лежит.
— Украли, тцуки! Проститутки, тцуки, украли, — грустно объясняет Юся.
Я понимаю, что в итоге я с ним разорюсь и жить я так больше не могу, и говорю:
— Давай ты своим путем пойдешь, я своим.
Ровно через два дня мы сидим у Ромы Прыгунова, выпиваем, приезжает Юхан на «восьмерке» «БМВ» — то ли краденая, то ли где-то откочерыжил.
— Федька, мы с тобой хоть и расстались, но я тебе сделаю студию, я сейчас занимаюсь нефтянкой.