«Я никогда не обучался французскому языку», — сказал некто, — «но отчасти понимаю его, потому что французы употребляют много русских слов, например: амбиция, шапо-ба, партер, ложа, компания, и проч».
«Сколько тебе лет?» — спросил капитан у солдата.
«Двадцать два года, ваше благородие», — отвечал солдат. Мне было бы теперь двадцать три года; но я целый год пролежал в лазарете».
«Барин! Барин! У нас отрезали чемодан от повозки», — кричал слуга, вбежав в комнату постоялого двора.
«Ну, что за беда?», — отвечал господин, — «не беспокойся, поживы мошенникам не будет! Ключ от чемодана у меня в кармане»!
Любители музыки сравнивали творения Моцарта и Россини, давая то одному, то другому преимущество.
«А вы что скажете о сих виртуозах?» — спросил некто у известного композитора В.
«Что до меня касается», — отвечал В., — «то я уподобляю Россини прекрасному тюльпану, а Моцарта алою, который в 100 лет лишь только однажды цветет».
В городе М. был скупец, который мало ел, почти не спал, и день и ночь стерег свой огромный сундук. Он имел цепную собаку, которая понравилась одному из его приятелей, и скупец продал ее, но оставил у себя цепь. На что? Всякую ночь, страшась воров, он выйдет, бывало, к воротам, полает, погремит цепью, и делает это несколько раз каждую ночь, дабы воры думали, что у него есть собака.
Этот скупец вдруг сделался жестоко болен; сын его бросился за доктором, и, возвратившись домой, нашел что отец уже опамятовался.
«Что это ты так скоро возвратился?» — спросил скупец.
«Чтобы поскорее позвать доктора, я нанял извозчика».
«Как, извозчика? А что ты дал ему?» — спросил отец с ужасом.
«Гривенник», — отвечал сын.
Скупец затрепетал.
«Гривенник!» — вскричал он, упал и умер.
Бедняк, никогда не бывший в маскараде, потому, что плата за вход была для него дорога, вздумал войти в оный, подкупив часового у дверей стоявшего. Он предлагает ему мелкую серебряную монету, прося впустить его.
Часовой берет монету и не воспрещает ему входа; но сколь велико было его изумление, когда вместо маскарадной залы очутился он в коридоре. Проходя по оному, увидел он в конце коридора другого часового.
«Вот тут-то, наверное, вход в залу», — думал он, и, подойдя к часовому, дает ему такую же монету, и просит о пропуске.
Часовой охотно отворяет дверь, и что же? Бедняк очутился на улице.
В день моих именин вошел утром ко мне в кабинет слуга мой, и поздравил меня следующим образом: «Честь имею вас поздравить с ангелом, милостивый государь, желаю вам всех благ, желаю еще долго у вас служить, и чтобы вы мне прибавили жалованья».
Над некоторым человеком издевались, называя его медным лбом. Нуждаясь однажды в деньгах, объявил он об этой крайности богатому человеку.
«Вы весьма легко сами себе можете подсобить», — сказал с усмешкою богач, — «пойдите к бронзовщику и продайте свой медный лоб».
«Я уже был у бронзовщика, — отвечал первый, — «но он сказал: плюньте тому ослу в глаза, кто утверждает, что у вас лоб медный».
Господин удивился, увидев из окна, что слуга его, вечером в саду с поднятою к небу головою, держал перед глазами два пистолета. Подумав, что человек сей с ума сошел, побежал он в сад, и спросил его: что он делает?
«Милостивый государь!» — отвечал слуга, — «я желал посмотреть на комету, а как мне сказано, что простыми глазами ее приметить нельзя, но вооруженными, то я осмелился взять пару ваших пистолетов».
Рейналь, известный сочинитель философической истории торговли европейцев в Индии, и других превосходных творений, имел слабость всегда в обществах вести первый голос, и часто надоедал слушателям рассказами повестей, уже неоднократно им повторенных. Во время пребывания его при дворе Принцессы Ф., в Фриденсфельде, принцесса сия выдумала средство избавиться от утомительных рассказов его.
«Знаете ли вы, любезный аббат», — сказала она однажды, — «что с вами хотят сыграть шутку?»
«Как? Со мною? Осмеливаюсь спросить Ваше Высочество кто и каким образом?»
«Мой камергер, граф Неаль, принял намерение записывать все рассказы, вами ежедневно повествуемые, и вести оным журнал; я ему говорила, что это будет стоить великого труда. Он мне отвечал: что конечно в первые дни будет ему трудно; но в следующие придется только к большей части повестей, делать примечания: во второй или в третий раз, а небольшое число повестей еще не рассказанных не трудно написать».
Рейналь понял упрек; и вскоре после сего уехал в Берлин.