— Вы еще не обдумали мое предложение как следует, — сказал Брауэр.
А Даррен ответил:
— Хочешь, чтобы я тебя вырубил? Если сейчас не заткнешься, я тебя вырублю. Лежи лучше тихонько и думай, как выкрутиться. Пари держу, что-нибудь да придумаешь.
Облака сомкнулись вокруг Луны, отгораживая нас от ее света, и пустырь за «Ла вида эс муэрто» снова приобрел угрожающий вид, став еще темнее и тише, чем до того. Ветер расходился, он трепал мешки из-под цемента, хлопал картоном, порванной упаковкой, издавая такие звуки, точно сотни крошечных ртов припали к одной из черных луж, пятнавших землю, и пытались выпить ее до дна. Городские огни казались очень далекими. Наполовину скрытый тенью, Даррен произнес:
— Даже если на курок нажму я, убьешь его все равно ты, парень. Так что можешь с тем же успехом вернуть себе контроль.
— Пожалуйста, — начал Брауэр, но затих, едва Даррен прижал дуло пистолета к его затылку.
— Один чокнутый фанат хотел тебя порадовать, — сказал Даррен. — Газеты и телевидение купятся на эту историю, но только не ты сам. Пусть я чокнутый фанат, но ты можешь меня остановить. Я отдам пистолет. Только попроси. А когда он окажется у тебя, никто не заставит тебя пускать его в дело. Можешь оставить все как есть. Только мне что-то не верится, что так будет.
Настал момент взять ответственность на себя или, как Понтий Пилат, умыть руки. Брауэр не сводил с меня глаз, я чувствовал, о чем он думает, может быть, даже молится. Я ощущал всю мощь и пафос его ненависти. Мне захотелось, чтобы Луна вышла снова и открыла его истинное лицо, стерев маску театра кабуки, которая выступала передо мной из теней, — вертикальные полоски на черных деревянных щеках, горящие во мраке глаза и рот, приоткрытый над красной мерцающей бездной.
— Ты меня просто бесишь, — сказал Даррен и выстрелил.
Вспышка осветила голову Брауэра, и я увидел кровавую шрапнель, прижатые воздушной волной волосы и сморщенное от боли лицо, которое останется таким до тех пор, пока кто-нибудь не зароет его в землю, а в моей памяти и того дольше. От грохота у меня чуть не разорвалось сердце. Я сильно прогневил Бога, в которого и верил-то лишь в минуты, подобные этой, и страх перед возможными духовными последствиями содеянного пронзил меня, оставив в моей плоти — в этом я был уверен — одинокую черно-красную каплю, зародыш неоперабельной опухоли, от которой мне уже вовек не избавиться, разве что найдется исцеляющее средство такой устрашающей силы и величия, что голос моего рассудка замолкнет перед ним. А может, и не так. Может, он умолкнет и сам по себе, как это было с Киршнером. Тело издало еле слышный свист, и я понадеялся, что это не демон Брауэра вырвался на свободу. Через секунду я понял, что это мой собственный вздох облегчения.
— Ну, как? — спросил Даррен. — На этот раз ты не пьян, так что тебе должно было понравиться. — Он резко распрямился и затряс ногой, как будто у него болел коленный сустав. — Я подсунул пистолет ему под ноги. Не вздумай трогать! На нем доказательство того, что его застрелил не ты.
Он сделал несколько шагов и остановился ко мне спиной. Стало так темно, что я едва различал его на фоне неба.
— Дело обстоит так, — сказал он, — что ты еще много лет будешь задавать себе вопросы об этой ночи. О том, что произошло сегодня. Послушай моего совета: забей. Все равно не разберешься. У тебя был шанс узнать все, но теперь ты ничего никогда не узнаешь.
Мне не терпелось остаться одному.
— Черт подери! — сказал он. — Ты что, так и будешь сидеть и молчать? И слова не скажешь? Да мы с тобой чуть друзьями не стали, парень! Я бы тебе тогда такую фигню показал! О господи!
Я не слышал его шагов, но он, должно быть, отошел подальше, потому что я его больше не видел.
— До свидания, — сказал я, чувствуя, что надо что-то сказать, иначе он не успокоится.
В ответ — тишина.
С трудом поднявшись с земли, я прислонился к наиболее устойчивой части мусорной кучи и принялся подсчитывать потери. Все мои синяки и ушибы болели, так что дорога в город раем не покажется, но у меня даже на миг не возникла мысль о том, чтобы вернуться обратно в клуб, да и шагать, пусть даже с большим трудом, все равно лучше, чем сидеть рядом с трупом. Шаркающей походкой я двинулся вперед, не видя ничего кругом и потому не в силах шагать быстрее.