— Все дело в том, что мне трудно опять налаживать связь с людьми, — сказал я.
— Это ты обо мне?
— Меня как будто все время вышвыривает прочь из настоящего. Эти дерьмовые мысли текут через мои мозги, как река… Черт! Я сам не знаю, что говорю.
— Мысли о Сью?
— Я же тебе говорю: между нами ничего не было.
— Но ты наверняка думал о том, как бы оно могло быть.
— Да нет, дело совсем не в ней, дело вообще ни в чем конкретно.
Она повернулась на бок и стала задумчиво теребить бахрому нашего одеяла, которое сползло мне с груди на бедра.
— Ну? — спросил я. — Что скажешь?
— У меня есть теория.
— Говори.
— Мои чувства и мысли скачут, как кролики, — начала она, — особенно когда рядом никого нет. Они как пыль, которую ветер гонит по полу. Думаю, что и у всех более или менее так же. Как будто самих по себе нас не существует и только рядом с другими мы становимся реальными. Мы приобретаем ту форму, которую хотят видеть окружающие нас люди… то есть их форму.
И она умолкла, продолжая теребить бахрому, а я сказал:
— Это всего лишь теория.
— Ты в нее не веришь?
— А разве теория нуждается в вере?
— Иногда, когда я сижу где-нибудь одна, — продолжила она, — и ни о чем особенно не думаю, всякие недооформившиеся мысли, желания и обрывки воспоминаний начинают кружиться у меня в голове, как мусор на поверхности водоворота. С тобой такого не бывает?
— Бывает, конечно.
— Вот и со мной так, — сказала она. — Да и со всеми остальными, наверное, тоже. Но иногда встречаются такие люди, рядом с которым начинаешь чувствовать себя цельным. Вот как я рядом с тобой или ты рядом со мной. — Ее рука скользнула под одеяло и замерла на моем бедре. — Ты десять лет прожил наедине с самим собой, а потом появилась я. И тут же, не прошло и минуты, как ты оказался на свободе, среди тысяч людей, и всем им нужен кусочек твоей души. Неудивительно, что у тебя такое чувство, как будто ты состоишь из одних обрывков. Надо просто расслабиться. Другого лекарства не существует. Да и это подействует не скоро.
Я потер ее грудь ее собственной ладонью.
— Примите две пилюли на ночь, а утром я вам позвоню — так, что ли?
— Две или три… Не знаю, сколько тебе понадобится. А новый рецепт мы всегда успеем выписать.
— Значит, ты теперь мой доктор Филгуд?[36]
— А кто, если не я? — сказала она.
То, как она выглядела в полумраке, меня утешило: тонкие черты ее лица будто растворились во мгле, оставив лишь сияние, бледное и безупречное, как у соблазнительного привидения, духа, который снизошел ко мне в качестве доказательства правоты ее слов. Я притянул ее к себе, и мы тихо лежали бок о бок, ни о чем особенном не говоря. Приплюснутая луна выскользнула на небо из-за ближайшей столовой горы, и ее свет заострил очертания валунов и высветил ряды синих звезд на индейском покрывале, которым мы укрывались.
— Не приходи пока в магазин, — сказала Тереза. — Слишком много желающих поговорить с тобой. А тебе и с телефоном забот хватит. На автоответчике, наверное, штук сто сообщений для тебя накопилось.
— О господи! — сказал я.
— Из них с полдюжины от Сью.
— Она сказала, что ей надо? Может, хочет предупредить, что никогда больше со мной работать не будет или еще что-нибудь в этом роде?
— А как вы с ней расстались?
— Она была зла, как черт. Орала что-то про мою тягу к саморазрушению, но я не стал слушать до конца и просто ушел.
— Голос у нее возбужденный. Так что, может, все не так плохо. Позвони ей.
Где-то тявкнул койот. Дымка опять сгустилась, и вокруг луны образовался расплывчатый ореол. Тереза задрожала.
— Замерзла? — спросил я.
— Немного.
— Можем поехать домой.
— Давай поспим сегодня на воздухе, ладно? Мне так надоел магазин.
Я притянул ее к себе поближе, извинился за то, каким эгоистом я был, и сказал, что ей за это время тоже досталось.
— Да нет, со мной все в порядке, — ответила она. — С нами обоими все в порядке.
36
Dr. Feelgood (доктор Хорошее Самочувствие) — обиходное прозвание терапевтов, в больших количествах прописывающих психоактивные препараты.