– Нет, наш народ – это наш народ, – с радостным чувством узнавания повторяла про себя Кома – и чуть ли не каждый день заново удивлялась правоте неоспоримого вывода.
Удивлялась не только Кома. Та же Рая Зворыкина, выползшая по весне из запоя, бродила по своей вотчине как опущенная – все здесь было для нее незнакомо и дико, в особенности настрой постояльцев. Только через месяц сообразила, чего не хватает: сектанты настолько испортили экологию, что даже тараканы исчезли – а ведь чем только их не травила Рая, все бесполезно. Даже пожарного инспектора охмурили, а это вообще выше крыши, круче тараканов. Теперь он наведывался к Коме попить чайку и побалакать за горы: бывший афганец, пожарный регулярно видел во сне хребты Гиндукуша. А местный участковый, имевший все основания считать мясомолочную общагу самым гиблым местом в Останкине (не считая, разумеется, телецентра) – так вот, участковый лейтенант Юра Хатаян долго разглядывал прилегающую территорию, преображенную после апрельских субботников в газоны и цветники, обошел недоверчиво детский городок, спроектированный, между прочим, там же, где проектируют лучшие в мире ракеты, занырнул в интернет-клуб и в кабинет Комэры Георгиевны – а вынырнул, вот не поверите, на воскресном собрании в кинотеатре «Форум». Без формы, зато с планшетом.
Летом обустроили палаточный лагерь на Хачине, огромном острове посреди Селигера. Перевезли туда молодежь и неработающих старших – ну, кроме самых хворых. Кто остался, тоже не пожалел – тихо стало в общаге и пусто, совсем как в профилактории. Поставили наконец телефоны-автоматы на каждом этаже – а бедный Толик, шизоидный гений всех времен, потрясающе расписал пожарную лестницу. Корявые человечки карабкались вверх с первого этажа на седьмой: падали, поднимались, тащили больных и раненых, истово молились – и ползли, карабкались к солнцу. Слова молитв, прописанные похожими на живых паучков старославянскими буквицами, ложились им под ноги. Кома несколько раз поднималась вверх по ступенькам аж на седьмой этаж, сумасшедшая роспись Толика доводила ее до сладостного бессилия. Наверное, он был гением – гении все такие.
А на Хачине, говорят, было здорово: под корабельными соснами, с Ниловой пустынью на траверзе, под ее колокольные звоны и плеск волны деды с внуками все лето плыли в Святую Русь. Так далеко уплыли, что разминулись с августовским дефолтом. Да и какие дефолты на святом озере, в самом сердце Руси, где вода не цветет и водка не киснет? – Нечего делать дефолтам на Селигере. Отродясь не водились.
А в Москве нашей грешной – лопнуло все. Вздулось зеленым пузырем на пустом месте – и лопнуло. А ведь Лешка предупреждал. «Как может быть, – говорил, – чтоб заводы лежали, а банки пухли!? Не страна, а Панама». Когда Кириенку назначили премьер-министром, совсем разволновался, даже пошел к Учителю разговаривать: что-то он разузнал про этого киндера нехорошее. Только Учитель, похоже, не внял, списал на антисемитизм и паранойю. Так что попали.
Банк, в котором лежали денежки «Белого голубя», лопнул, денежки разлетелись по белу свету вместе с банкирами. Учитель ходил весь черный, но от людей не прятался, говорил правду: нулевой цикл закончили, дальше в будущее нет ходу, стоп-машина. Мы не обанкротились, нас обокрали – чуете разницу? Обокрала власть, жадный кремлевский сброд: олигархи, сайентологи, Чубайсы, Березовские, мировой банк и мировой спекулянт Джордж Сорос. Но наш корабль, наш ковчег дождется своего «Белого голубя». Это я вам обещаю. А то, что путь наш вдвойне, втройне тернист против прежнего – на то воля Божья. Такие, значит, уготованы нам испытания.