Далее как в тумане. У Комы все плыло перед глазами, и слух поплыл, и сама она поплыла, устав бороться с течением. На всякий случай незаметно сунула под язык таблетку валидола – и поплыла вниз по большой реке, впадающей в мертвое море.
– Кома, останься, – попросил Учитель, когда галдеж кончился и «апостолы», не глядя друг на друга, засобирались домой. Кома кивнула. Почему-то она догадывалась, что ее попросят остаться.
– Что скажешь? – спросил Учитель.
– Что скажу, Николай Егорович... Страшно за вас, за себя, за всех. Только я их не брошу, Николай Егорович. Не смогу.
Учитель с Пал Палычем переглянулись.
– Кома... – сказал Учитель. – Комэра Георгиевна... Понимаешь, какая штука... Мы тебя тоже слегка подрезали. У вас с Алексеем будет большая двухкомнатная квартира...
– Семьдесят квадратных метров, на пятом этаже, – заторопился Пал Палыч. – Плюс свой кабинет – так же, как в общаге. Мы очень рассчитываем на вас, Комэра Георгиевна. На то, что вы будете старшей по корпусу...
– Зато на одну семью пострадает меньше, – закончил Учитель.
Кома задумалась – точнее, попыталась задуматься. Не получилось.
– Двухкомнатная так двухкомнатная, – решила она. – Тем более с кабинетом. Только пока что я старшая по общаге. И не уйду, пока всех не вытащите.
– Это как?
– Алексей пускай вселяется, а я... Я своих не брошу.
– Хочешь побыть комендантом ада? – жестко спросил Учитель.
– Лучше уж комендантом ада, чем на чужом горбу в рай. Поздно мне, Николай Егорович... Поздно меняться.
Она встала, не чуя под собой ног.
– У Кати Вахрушевой две девочки, – вспомнила она напоследок. – Старшая школу в этом году заканчивает, младшая в третьем классе. Одна их тащит, без мужа. Не дайте пропасть девчонкам, Николай Егорович.
Учитель сухо кивнул. Что-то дрогнуло в его лице.
– Послушай, Кома...
– Не могу, Николай Егорыч! – призналась Кома. – Что-то с головой, наверное... А про Вахрушеву – не забудьте, Христом Богом молю. Катя за вами на край света поползет на коленках. Такими кадрами не бросаются.
И вышла на ватных ногах – в свою жизнь.
Еле-еле доползла до общаги. Алексей, как только увидел мать, вызвал «скорую», хотели забрать в больницу с подозрением на микроинфаркт, но Кома наотрез отказалась. Боялась, что обвинят в дезертирстве. Два дня, вплоть до страшного воскресенья, валялась у себя в кабинете. Лешка ходил за ней совсем как в детстве, когда был маленьким и заботливым: бывало, Кома сляжет с приступом язвы, а он, хромой пацаненок, с удовольствием играл в заботливого сыночка. Вот и теперь включился, только без наигрыша. Подогнал Фриду на предмет супчиков, сам кормил Кому с ложечки – в пятницу она даже руки не могла выпростать. Все-таки пришлось сказать про квартиру: прости, сынок, ужали нас с тобой до двухкомнатной. Не будет тебе отдельного жилья, пока не помру. Лешка даже не удивился – как будто ждал. И ладно, сказал. Было б из-за чего убиваться. Будешь за мной ходить до старости, вот и все.
– Кого-то еще ужали? – спросил он, переварив новость.
Кома покачала головой: слово, данное Учителю, стояло поперек горла.
– В воскресенье, – прошептала она. – В воскресенье, после собрания...
– Скоты, – выругался Алешка.
– Не говори так. Не говори никому. Про нас можно, а больше никому ничего...
– Попробую, – пообещал он.
Глотала супчик, глотала слезы, слушая его озлобленное бормотание. Приятно, когда взрослый сын кормит престарелую мать. Все время хотелось плакать.
Вечером примчалась взъерошенная от сочувствия Катя Вахрушева: ах да ох, Комэра Георгиевна, как же так, вы ж нам как мать, как они могли так поступить с вами...
– Ключи получила? – спросила Кома.
– Пока нет. Там по очереди вызывают. А что?
– Ничего, – Кома покачала головой. – Готовься, скоро получишь. Все там будем.
Вахрушева, исказившись в лице, умчалась еще более взъерошенная, чем явилась.
В общаге два дня пиры стояли горой – братья и сестры прощались с коммунальным житьем-бытьем. До позднего субботнего вечера счастливчиков по списку вызывали в контору при «Белом голубе». Пал Палыч лично вручал ключи, жал руки, говорил торжественные слова. Оргмомент раскручивался вовсю. Кажется, один Лешка не помчался по вызову. Немощная Кома вяло настаивала, объясняла, что надо ехать – Лешка сперва заленился, потом заупрямился, потом рассердился.