Отвечая на более фундаментальный вопрос о воскресении мертвых, Иисус опирается на веру саддукеев в Писания, на книги Моисея (31,32). Ибо Бог, называя Себя Богом патриархов, которые давно умерли (Исх. 3:6), подразумевает существование непрерывных взаимоотношений; завет–договор Бога со Своим народом не расторгается смертью.
22:34–40 Наибольшая из заповедей (см.: Мк. 12:28–31; ср.: Лк. 10:25–27). На второй важный вопрос фарисеев Иисус дает важный ответ. Но это все еще было продолжением испытания, поскольку менее осторожный ответ позволил бы обвинить Иисуса в попытке «нарушить закон или пророков» (5:17). В раввинистических спорах на этические темы фигурировали как текст из Втор. 6:5, так из Лев. 19:18, но объединить их в качестве основания, на котором утверждается весь закон и пророки (ср.: 7:12 с другим выводом), было блестящей идеей. Сосредоточение внимания на этих двух из Десяти заповедей (обязанность перед Богом и обязанность перед своим ближним) служит нравственным ориентиром для всей нашей жизни; вывод о том, что в основе всех обязательств лежит любовь, придает особое звучание требованию исполнять закон Божий.
22:41–46 «Сын Давидов?» (см.: Мк. 12:35–37; Лк. 20:41–44). Здесь Иисус снова берет инициативу на Себя, выступая против фарисеев. Его вопрос звучит наподобие классического богословского вопроса: является ли Сын Давидов законным титулом для Мессии? Но Он Сам неоднократно возвышал Себя через этот титул (наиболее открыто и демонстративно это видно из 21:9,15,16, где Он отчетливо отвечает на этот, хотя и провокационный, вопрос).
Сын Давидов — распространенный мессианский титул, который не только нередко встречается в Мф., но и лежит в основе представления Иисуса как Мессии в гл. 1. Вряд ли можно представить себе, что эти стихи должны опровергнуть все сказанное ранее в этом плане. Скорее речь идет о том, что Мессия больше, чем просто сын Давида, о чем говорится в Пс. 109:1. Этот же текст снова используется в 26:64 для подтверждения сверхчеловеческой власти Иисуса.
Здесь снова Иисус предостерегает народ против традиционного понимания Его служения. Вместо того чтобы воцариться в Иерусалиме, подобно Давиду, Он должен был быть вскоре отвергнут Своим народом. Но даже потом, на кресте, Его в конце концов признают не как сына Давидова (этот титул не появляется снова), а как «Сына Божия» (27:54)
Примечание. 43 В основе этого аргумента — вера в то, что Давид был автором Пс. 109 и что он говорил о грядущем Мессии. В настоящее время обе эти посылки оспариваются большинством исследователей Ветхого Завета, но во времена Иисуса принимались как само собой разумеющееся.
23:1–12 Предостережение против книжников и фарисеев (ср.: Мк. 12:38,39; Лк. 20:45,46). Иисус продолжает сурово обличать книжников и фарисеев, при этом слово «сурово» не передает всю силу эмоций, присутствующих в Его речи, записанной здесь, в гл. 23. Только у Матфея рассказывается о такой целенаправленной атаке на иудейские религиозные авторитеты. Иисус показан как сильный полемист, готовый даже приобрести Себе врагов, если того требует дело. Это как раз был тот случай, когда речь шла о сопоставлении ценностей Царства Небесного и поверхностного подхода к религии, который уже был развенчан ранее (см.: 5:17–48 и 15:1–20).
Иисус разоблачает книжников (учителей закона, профессиональных толкователей Писаний и раввинистических преданий) и фарисеев, религиозную «партию», к которой принадлежали в своем большинстве книжники и которая ставила перед собой задачу скрупулезного соблюдения всех многочисленных предписаний церемониального закона, установленного раввинами. Вообще говоря, это были серьезные, благочестивые люди, а потому резкое выступление Иисуса против них многим казалось слишком суровым и несправедливым. Но речь шла не об их индивидуальном благочестии, а о системе религиозных установлений, которой они придерживались. Настаивая на педантичном исполнении неисчислимых и все возрастающих правил и предписаний, они подвергались опасности потерять свои внутренние побуждения и мотивы и предпочесть систему, а не волю Божью. Именно это, а не преднамеренный обман (хотя в ст. 3 они обвиняются и в этом тоже), побудило Матфея назвать их одним из своих любимых словечек— лицемерами.