Штротман: Сегодня это вовсе не такая редкость. Уже для поколения этого самого Зандера ничего необычного в этом не было.
Ханке: Что вы имеете в виду, если поточнее?
Штротман: А о чем мы с вами, собственно, говорим? Об эйдетической памяти, так мне казалось. Так вот, она встречается все чаще, как раз у вашего поколения. Но если говорить об этом Зандере — он ведь, если не ошибаюсь…
Ханке: 1982 года рождения.
Штротман: Вот именно. А это как раз мое поколение, у которого ЭСВ была скорее исключением и зачастую в детстве же исчезала.
Ханке: ЭСВ?
Штротман: Эйдетическая способность к воспоминаниям. Я полагал, что вы знакомы с этим термином. Мы говорим скорее о способности к воспоминаниям, нежели об эйдетической памяти, поскольку последняя представляется нам понятием слишком статичным. Слишком репродуктивным. Способность к воспоминаниям, в отличие от него, понятие динамическое.
Ханке: Понимаю. И что же, из поколения в поколение эта способность возрастает?
Штротман: Несомненно. Восприятие поколений — ну, самое позднее, 2010, 2015 годов — настолько проникнуто, я бы сказал — настолько зависит от зрительных образов, картин, разумеется, также и от диаграмм, графиков всех видов и так далее, что эйдетическая способность если и не становится правилом, то, по крайней мере, отчетливо нарастает. Молодой мозг зачастую функционирует совершенно иначе, чем пожилой. Ваш, например, — наверняка иначе, чем мой.
Ханке: Но у меня совершенно нет эйдетических способностей.
Штротман: Пусть так. Но ведь речь-то идет о поколениях, а не об отдельных случаях. А в масштабе поколений, безусловно, кое-что меняется. Недавно, к примеру, мы зарегистрировали один случай: молодой человек без труда мог воспроизвести всю периодическую систему химических элементов, с порядковыми номерами, символами и группами, опираясь исключительно на облик таблицы, которую он видел.
Ханке: Молодой химик?
Штротман: В том-то и дело, что нет. Этот молодой человек — графический дизайнер и о химии никакого понятия не имеет. Он вообще не в курсе, что означают эти числа и символы. Таблицу он может вызвать в памяти в любую минуту, но ему это совершенно не нужно. Школу он уже окончил, экзамены по химии ему сдавать больше никогда не придется.
Ханке: Но с Зандером ведь было совсем по-другому. Он же интересовался книгами.
Штротман: Другое поколение. Но разумеется, такие вещи встречаются и у наших эйдетиков новой волны. Известный случай с Клуном, например.
Ханке: Мне это имя ничего не говорит.
Штротман: Томас Клун, шестнадцати лет от роду, два года назад — сейчас ему уже восемнадцать — мог слово в слово повторить всю «Маркизу фон О.», название вам знакомо, надеюсь?
Ханке: Мне кажется, это пьеса какая-то…
Штротман: Новелла. Генриха фон Клейста.
Ханке: Да-да, припоминаю.
Штротман: Он не наизусть ее выучил, понимаете? Ему нужно было обязательно смотреть на стену, чтобы начать говорить, и на стене он тогда видел страницы дешевого издания, которое когда-то читал, и мысленно их перелистывал. Этот юноша тоже хочет так или иначе заняться «чем-нибудь литературным», как он выражается. Не исключено, что сам начнет писать. Уму непостижимо, сколько народу сегодня вот так пишут, а ведь еще каких-нибудь лет сто назад все просто воем выли, опасаясь, что чтение и письмо, а с ними и книги навсегда исчезнут с лица земли.
Ханке: А что отличает этого Клуна от Зандера?
Штротман: Прежде всего отметим, что между ними есть нечто общее, а именно — интересы. Но в остальном они категорически различны. У Зандера, как и у других эйдетиков его поколения, речь идет об особом таланте, если можно так выразиться, таланте, который с окончанием детства не исчез. Поколение Клуна, назовем его так… нет, мне это положительно нравится, поколение Клуна.