Элинор, услышав это, покачала головой.
— Если бы я знала!
— Что знала?
— Что они отравились в своей служебной квартире!
— И что было бы тогда?
— Тогда бы я там не поселилась.
И поскольку я смотрел на нее, ничего не понимая, и, подозреваю, выглядел полным идиотом, добавила:
— Господи, ты же еще не был у меня. Служебная квартира Гроша — это ведь теперь моя квартира. И этот диван там еще стоит.
Она снова покачала головой.
Впрочем, она знала о прежних жильцах, когда вселялась туда.
— В конце концов, на этой территории сплошь квартировали мерзкие люди, — говорила она, — мы ведь и пришли сюда, чтобы прогнать отсюда злых духов.
Эта была квартира с отличной планировкой: три большие комнаты, кухня и две ванные комнаты — Элинор восторженно вскрикнула, когда увидела все это в первый раз. Она всегда жила в тесноте, дома у отца и в своей первой отдельной квартире, в этой two roomed apartment on the second floor[53], включая огромную трещину в потолке, и теперь — вот такая квартира!
Все обитатели территории платили за проживание, в зависимости от площади и меблировки, в общий фонд, который находился в ведении комитета четырех — туда, среди прочих, входил Ритц. Ритц вообще вел немалую работу по созданию правил распорядка на территории. Если кто-то платил за свое жилище в фонд уже десять лет, оно переходило в его собственность. Впрочем, этот человек (он или она) должен был и далее регулярно платить взносы в фонд, они шли на частичное покрытие расходов на инфраструктуру. У Элинор Ригби с самого начала не было ни малейших сомнений в том, что фирма, в которой она работает, будет успешно развиваться и что она, при ее способностях, всегда сможет заработать достаточно денег, чтобы позволить себе хорошую квартиру. Поэтому Элинор ни секунды не сомневалась, когда ей предложили эту жемчужину — она действительно так ее называла; а я, поскольку еще не видел ее сам, поверил ей на слово.
Мы сидели за обедом в «Помидоре» и снова заговорили о «деле Кольберга» — так теперь его официально называли.
— Эта Мариэтта на год моложе меня, — сказала Элинор, — и уже преступница международного уровня. Все внимание на нее. А она не бывала, случайно, в их служебной квартире?
— Пару раз точно была, — сказал я. — Но в основном она ведь жила в интернате, а если приезжала домой, то не сюда, а на их частную квартиру.
Частная квартира семьи Грош была в Потсдаме.
— К тому же никто еще не доказал, что она преступница. Пока она признается только в тех фактах, которые доказаны.
— Уже признается. Но ведь дело-то довольно ясное, разве не так?
— Может быть, — согласился я, — но я задаю себе вопрос, почему она завалила Кольберга — или поручила кому-то это сделать, — если они оба мечтали о возвращении прежнего режима. Уж это-то мне кажется бесспорным.
— Возможно, ей не хватало в нем фанатизма. Такое я легко могу себе представить. Если уж она «настоящая фанатичка».
— Она была недостаточно уверена в Кольберге, ты думаешь?
Элинор кивнула.
— Впрочем, знаешь что, причина была совсем в другом.
Она понизила голос, и я склонился к ней, чтобы лучше расслышать. Элинор взяла мои руки в свои и прошептала:
— Я думаю, она не смогла больше ложиться в постель с этим тюфяком. Ты только представь, он как минимум на сорок лет старше ее! Это же противно!
Она отпустила мои руки, откинулась назад и сказала:
— Вам, мужчинам, может быть, это безразлично, но для девушки — ужасно. Короче, в этом смысле я пожалуй даже ее жалею, даже если она чудовище. Она одинока?
— Откуда я знаю? — ответил я. — Я видел ее вблизи в течение двух минут, и все, что она сказала, было: «Я уезжаю, Оливер». И я подал ей руку.
Элинор, улыбнувшись, спросила:
— А сердечко-то у тебя в этот момент забилось быстрее, точно? Она действительно так хороша, как на фотографии? Ты можешь говорить всю правду.
— В реальности она выглядит еще лучше.
— Я это подозревала. Ты сейчас обратно в библиотеку?
— Я могу свободно распоряжаться своим временем.
— А не хочешь посмотреть служебную квартиру майора Гроша?
Она не собиралась дожидаться ответа и попросила счет.
У порога меня встретил смеющийся Будда. Он стоял в прихожей справа от небольшой вешалки, был, похоже, из меди и доставал мне до колена. Сыто и расслабленно улыбался он всякому, кто входил.