- Дядь Вов, ничего не нужно, не хочу тебя напрягать. Просто скажи мне, что ещё не вечер! Я же это с детства себе твержу, даже когда совсем хана - и всегда помогает! – говорю я и сажусь на пустоту. Мягко!
Бард улыбается и с силой бьёт по струнам. Хриплый голос гремит и захватывает моё сознание в круговорот скулящего мужского восторга.
За нами гонится эскадра по пятам.
На море штиль, и не избегнуть встречи,
Но нам сказал спокойно капитан:
«Ещё не вечер, ещё не вечер!»
Высоцкий крепко жмёт руку, и я возвращаюсь к черносотенцу.
- Васян, ну хоть ты-то сможешь мне объяснить, кто это такой? Who is Mr. Vysotsky?
- Братан, я тебе так скажу: Высоцкий - это Высоцкий! Ради того, чтобы пожать ему руку, стоило и умереть!
Мы спускаемся на следующий круг и видим перед собой новые лица.
Актёры и актрисы ходят со сценариями, бубнят свои роли и реплики. Иногда в ярости бросают стопки листов на землю и ожесточённо их топчут, но сценарии снова возникают в руках, и лицедеи обречённо учат их заново.
- А здесь мои чалятся! - хохочет Смит. - Но не все, а только те, кто получил свои роли незаслуженно, за бабки или по дружбе. А сейчас они пытаются эти роли заслужить. Один из способов перед тобой: роль нужно знать назубок, в неё нужно вжиться, нужно стать героем, а не тупо его сыграть! Когда ребята готовы, то идут к вашему Мистеру Станиславскому, но он им никогда не верит!
- Как неожиданно! - бормочу я, глядя мимо обитателей Голивудчины. - Слушай, чёрный барон, а что за стоны в той стороне? В Бразерс что, тоже попадали незаконно? Мимо постели, а сейчас заслуживают? – киваю я на рощицу, около которой толпится множество людей.
- Нет, это не Бразерс, это как раз второй способ: там Харви Вайнштейн один за всех старается! Такое вот кино, Васян! – ржёт в ответ нигга.
От такого расклада я решаю по-тихому свалить, уводя Уилла подальше от рощи. А то чёрт его знает, роль Серого волка на утреннике в пятом классе я купил у предшественника за мармелад, а со способами её заслужить законно тут как-то не густо…
Третий круг мы проскакиваем ходом, оббегая крупные драки и уж совсем явных неадекватов с огромными, будто шпалы, палками.
- Критики! - поясняет мне Уилл, уворачиваясь от ведра фекалий. - Они тут друг друга так поливают, ну а если узнают, что ты писатель, то лучше харакири самому сделать…
При слове "писатель" половина драчунов бросается за нами. По словам чёрной пятницы, вторая половина - это чисто по художникам.
Четвёртый круг из-за этого дурного забега я не запоминаю совсем, но вроде как те серые тени, что слоняются повсюду - это писатели, которые тупо ищут вдохновения. А олюлились они так за то, что из зависти злой критикой отбили другим желание творить.
А мы, на всякий случай, проносимся мимо них как ошпаренные и тормозим только перед границей. Чёрт их знает…
В Пятом круге льёт дождь, и тучи висят так низко, что кажется, до них можно дотянуться рукой и отломить кусочек на память. Но, несмотря на дождь, огромная разномастная толпа пытается творить. Художники пишут картины, но краски тут же оплывают от крупных серых капель и стекают по ножкам мольбертов разноцветной густой кашей. Поэты и писатели ваяют свои нетленки на салфетках, обрывках газет, а порой и просто на асфальте. Но и это творчество тут же гибнет от разверзшихся небесных хлябей. Люди проклинают всё и вся, но снова берут в руки кисти, ручки, карандаши и продолжают писать. Ведь не писать они уже не могут.
- Тьфу! Графоманы и маляры! - презрительно кривится Чёрный плащ. - Снежок, а ты-то как, писатель или графоман?
- Я то? Писатель, писатель! Я вот даже к критике отношусь хорошо. Люблю, знаешь ли, Вилька, когда меня критики чешут в хвост и в гриву. Я с этого так расту над собой.
- Да? – откровенно стебается собеседник. - А что же ты тогда из Третьего круга чесал, как в зад раненый? Боялся люлей?
- Да у них это... олюляторы не той системы!
Уилл ржёт, и мы продолжаем путь, наблюдая, как несчастные пишут свои тексты и картины в никогда непрекращающемся дожде. А может быть, это вовсе и не дождь, а слёзы читателей и глазетелей.
Возле самой границы Круга нас обгоняет мужчина верхом на швабре, который размахивает стопкой исписанных разъехавшихся листов и горланит: