Пётр Ткачёв
Новый фазис революционного движения[I]
Публичная казнь, совершенная 4 августа революционерами над шефом российских жандармов и главою царских шпионов[II], навела, как и следовало ожидать, панический страх на все консервативные элементы нашего общества; и, вероятно, под влиянием этот панического страха у них вырвалось роковое признание… они признали, что мы — сила, сила страшная, сила, с которою нужно считаться[III]. До сих пор они не переставали уверять и себя и других, что в крепостной вотчине русского царя никакой революционной партии не существует и существовать не может, что в ней все обстоит благополучно, все счастливы и довольны, всюду тишь да гладь, да божья благодать. Если в ней и попадаются иногда безумцы, — известно, в семье не без урода, — занимающиеся разными «превратными толкованиями» и играющие в конспирации, то они ни для кого и ни для чего не могут быть опасны, серьезным людям не стоит даже обращать на них внимание: это какие-то несчастные, недоучившиеся недоросли, безвредные мечтатели, глупые мальчишки, жалкие, микроскопические «моськи», лающие на несокрушимого слона самодержавия. Слону достаточно только захотеть, и он одним поворотом своего хобота сметет их с лица земли.
Так смотрели на нас еще вчера российские консерваторы из либералов. Сегодня, — сегодня вы их не узнаете: куда делось их олимпийское спокойствие, их самонадеянная уверенность в силе и несокрушимости охраняющего их слона самодержавия? Они совершенно потеряли голову, они перепуганы, они трепещут — и перед кем же? Перед вчерашними мальчишками, перед вчерашними «моськами», перед горстью недоучившихся недорослей и шалопаев!
«Отечество в опасности! — воскликнули они: — под ногами нашими клокочет огненная лава, нужно принять меры, нужно вырвать зло с корнем», — и они с мольбою обращают свои испуганные взоры к будочникам и иным блюстителям общественной тишины и спокойствия. Будочники и иные «блюстители», чувствуя на своей груди холодное лезвие революционного кинжала, перепуганы не меньше их, они мечутся, как угорелые. Усугубляются меры полицейской бдительности; сотни, тысячи людей обшариваются, заарестовываются, замуравливаются в каменные мешки императорских тюрем, устанавливаются повсюду военные суды, чуть не вся верноподданная Россия объявляется на военном положении и предается во власть обезумевших от страха третьеотделенских и жандармских баши-бузуков. Воскресают «муравьевские времена», снова воцаряется белый террор[IV].
Разумеется, для нас, революционеров, он нисколько не опасен. Напротив, мы с радостью приветствуем его, как нашего желанного друга и союзника. Возбуждая повсюду ненависть и недовольство, он создает наиболее благоприятные условия для нашей деятельности, он подготовляет почву для торжества наших идей. Правда, он грозит нам в то же время виселицей и расстрелом, он объявляет нас вне покровительства законов, охраняющих жизнь и свободу царских верноподданных… Но тем для нас лучше. До сих пор нас томили по несколько раз в разных «предварительных» тюрьмах, в крепостных казематах и острогах в ожидании правого сенатского суда; теперь же нам обещают столь же правый, но несравненно более быстрый военно-полевой суд. Что же? Нам остается только поблагодарить царя за его царскую милость. Прежде нас замучивали медленною смертью в сибирских шахтах, в шлиссельбургских подземельях, в виленских и харьковских централках — теперь нас хотят без дальнейших пыток вешать и расстреливать. Царские палачи, очевидно, предупреждают наши желания, большего снисхождения к себе мы никогда и не требовали. После того, что они заставляли и заставляют нас испытывать, разве мы можем страшиться смерти? Наш дорогой товарищ и наш славный мученик Ковальский[5] показал им, как мы умеем умирать[6]. И они знают, что Ковальский — не исключение. Знают это и господа либералы, и их начинают уже мучить тяжелые предчувствия: они смутно понимают, что мы неуязвимы для громов и молний белого террора, что эти громы и молнии целиком обрушатся на их же собственные верноподданнические спины. Науськав на нас царских палачей, они сами же первые и начинают их трусить. «Нет, поют они теперь на разные тоны и лады, — мерами строгости ничего с ними не поделаешь, чем больше их давят и преследуют, тем сильнее и отважнее они становятся!..»
Насилу-то догадались! Только не слишком ли поздно? Теперь уже никакими мерами, в том числе и теми, о которых вы платонически мечтаете в ночной тиши своих спален, но о которых вы никогда даже не решитесь намекнуть при свете дня, вы не остановите революционного движения. Оно вступает теперь уже в свой конечный высший фазис развития. Посмотрите, с какою поразительною, с какою неудержимою быстротою разрослось оно за эти последние годы.
I
Статья «Новый фазис революционного движения» была напечатана в № 5–6 «Набата» за 1878 г. и перепечатана в «Ораторах-бунтовщиках»[c].
[c] Полное название брошюры — «Ораторы-бунтовщики перед русской революцией. На тему: необходимо приступить немедленно к тайной организации, без которой немыслима политическая борьба». Брошюра была опубликована в 1880 г. в Женеве без указания авторства. В ней были собраны программа журнала «Набат» и передовые статьи этого издания, написанные Ткачевым.
II
Имеется в виду убийство шефа жандармов генерала Мезенцова. 4 августа 1878 г. Мезенцов, совершавший утреннюю прогулку, был заколот кинжалом на Михайловской площади в Петербурге. Сопровождавший Мезенцова подполковник Макаров пытался задержать «злоумышленника», — им был С.М. Кравчинский, — но это ему не удалось, вследствие того, что товарищ Кравчинского А.И. Баранников выстрелил в Макарова из револьвера. Кравчинскому и Баранникову удалось вскочить на заранее приготовленную пролетку, которой правил А.Ф. Михайлов и скрыться от преследования. Казнь Мезенцова произвела большое впечатление на общество, убедившееся в том, какого опасного врага имеет для себя правительство в лице революционеров.
III
Ткачев имеет в виду правительственное сообщение, опубликованное 20 августа 1878 г. в № 186 «Правительственного вестника». Инициатор опубликования этого сообщения товарищ министра внутренних дел Л.С. Маков рассчитывал таким путем «вызвать Россию па протест против преступных деянии шайки мерзавцев, посягающих на основы государственного, общественного и семейного порядка» (из письма Макова главному начальнику III отделения Селиверстову от 5 августа 1878 г.; см. Богучарский В. «В 1878 г.» («Голос минувшего», 1917 г., № 7—8, стр. 127). В правительственном сообщении говорилось о том, что правительство «отныне с неуклонною твердостью и строгостью» будет преследовать революционеров. «Но, говорилось в правительственном сообщении, — как бы ни были тверды и стойки действия правительства, как бы строго и неуклонно ни следовали исполнители правительственных мероприятии велениям их долга и совести, с каким бы презрением и гражданским мужеством ни относились правительственные власти к повторяемым угрозам шайки злодеев, — правительство должно найти себе опору в самом обществе и потому считает ныне необходимым призвать себе на помощь силы всех сословий русского народа для единодушного содействия ему в усилиях вырвать с корнем зло, опирающееся на учение, навязываемое народу при помощи и самых превратных понятий, и самых ужасных преступлений». Вследствие этого, правительство обращалось ко всем «верноподданным» с призывом всеми зависящими от них мерами «способствовать правительству к искоренению нашего общего внутреннего врага».
IV
Имеется в виду знаменитый М.Н. Муравьев, прозванный «вешателем» за жестокую расправу с поляками в Литве во время польского восстания 1863 г. После выстрела Каракозова он был назначен председателем следственной комиссии. В целях искоренения «крамолы» им был произведен ряд арестов и закрыты журналы «Современник» и «Русское слово», которые Муравьев обвинял в революционизировании молодежи. Эпоха после покушения Каракозова тогда же было названа эпохой «белого террора».
5
Ковальский был членом «Общества народного освобождения»[XIII]. —
[XIII] Речь идет об известном революционере 70-х годов И.М. Ковальском, расстрелянном 2 августа 1878 г. по приговору одесского военно-окружного суда за вооруженное сопротивление, оказанное им при аресте. Сообщение «Набата» о том, что Ковальский был членом «Общества народного освобождения», опровергавшееся мемуаристами, писавшими о Ковальском, приобретает характер правдоподобия, после того как Е.Н. Кушевой удалось установить сотрудничество Ковальского в «Набате». См. ее статью в № 4 «Каторги и ссылки» за 1931 г.
6
См. корреспонденцию из Одессы[XIV]. —
[XIV] В № 5–6 «Набата» за 1878 г. была помещена небольшая корреспонденция из Одессы, автор которой опровергал сообщение какой-то «сыщической газеты» о том, что Ковальский будто бы до последней минуты надеялся на помилование, что он высказывал «истинно христианское смирение и раскаяние», что в момент казни он был смущен и бледен. «Все это ложь, — писал автор корреспонденции. — Ковальский не только не ждал помилования, но он прямо заявил одному лицу, предлагавшему ему похлопотать о смягчении его участи, что он не желает никакого смягчения своей участи и что он ни за что не примет помилования из рук народных палачей. Перед смертью он на беду сыщикам не выразил ни малейшего раскаяния, ни христианского смирения; напротив, он умер совершенно