Третьи же, и их было большинство, предпочитали занять выжидающую позицию, ограничившись сообщением штабс-капитану Лашкевичу о том, что солдаты не хотят стрелять в народ, а потому из казарм выходить не будут.
Единственное, что объединяло всех, это полное сочувствие требованиям митингующих. И если лозунги о восьмичасовом рабочем дне и повышении зарплат для рабочих их касались мало, то вот вопрос о земле, среди солдат, подавляющее большинство которых до мобилизации были малоземельными и безземельными крестьянами, вызвал однозначное одобрение. Горячие споры велись лишь о том, как делить помещичью землю и когда именно это делать. Многие высказывали опасение, что пока они тут в солдатах, там, дома, всю землицу и поделят, забрав все лучшие наделы и оставив им лишь то, на что даже не нашлось охотников.
Споры о том, что же делать, громко шли всю ночь, что, в общем, было неудивительно, поскольку говорить о соблюдении команды "отбой" как таковой, и о каком-то контроле настроений в казармах со стороны офицеров совершенно не приходилось. В условиях массовой гибели кадровых офицеров на фронте и их острой нехватки вообще в армии, в тылу недавно отмобилизованными из деревень солдатами приходилось заниматься либо офицерам, которые были спешно мобилизованы из запаса, либо офицерам-фронтовикам, прибывшим в Петроград по случаю ранения. Последней категории солдаты запасных батальонов были вообще малоинтересны, ведь им самим предстояло скорое возвращение на фронт, вот они и спешили успеть урвать хоть немного столичной жизни, чтобы было о чем рассказать завидующим сослуживцам по возвращении на позиции.
Да и вообще офицеров в запасных батальонах катастрофически не хватало. Любых офицеров. Включая даже таких, как их собственный прапорщик Колоколов, еще недавно бывший студентом и попавшим под такую же мобилизацию, как и его горе-подчиненные. У Колоколова не было ни управленческого опыта, ни особого желания поддерживать дисциплину. А потому, фактическим командиром учебной команды в ночное время был сам старший унтер-офицер Кирпичников собственной персоной.
А если к этому добавить и безумную скученность солдат в столице, где в казармы, рассчитанные на 20 тысяч человек, было буквально втиснуто целых 160 тысяч, то говорить о любом подобии дисциплины в условиях беспорядков на улицах было практически невозможно.
Итак, к утру основная часть пришла к такому решению: стрелять отказаться, из казарм не выходить, но и открытого мятежа не устраивать. Это устроило большинство. Большинство, но не Кирпичникова, который старался все же убедить сослуживцев в необходимости активных действий.
- Вы ж поймите, братцы, - продолжил увещевать Тимофей, - может кому зачтется как заслуга перед революцией и то, что они лишь отсидятся в казармах, но на нас сорок убитых вчера и с нас будет спрос особый! Только подвиги во имя революции смоют с нас кровь погибших вчера! Да таких подвигов, чтобы про вчера и думать забыли!
Тут послышался звон шпор и Кирпичников быстро занял свое место. Вошел доблестный прапорщик Колоколов, который и в военной форме выглядел типичным безалаберным студентом. Обведя заспанным взглядом строй он буркнул без особого энтузиазма:
- Здорово, братцы.
Строй ответил уставное "Здравия желаю, ваше благородие!". Колоколов традиционно вздрогнул и хотел уже что-то сказать, но тут вновь послышался мерный звон шпор. Кто-то шел к ним. Команда замерла.
И вот перед строем показался сам штабс-капитан Лашкевич, надменно поглядывая на солдат сквозь стекла своих дорогих очков в золотой оправе. Пройдя вдоль линии строя, Лашкевич занял положенное по уставу место перед строем и браво выкрикнул:
- Здорово, братцы!
Однако, вместо положенного уставом приветствия, 350 луженных глоток вдруг слитно проорали:
- Ура!!!
Штабс-капитан с недоумением оглядел строй, а затем решил дать возможность солдатам ответить правильно и повторил еще раз, все так же громко:
- Здорово, братцы!
И вновь слитное "ура" было ему ответом. Лашкевич побелел от гнева. Стараясь держать себя в руках, он повернулся к унтеру Маркову:
- Что это значит? - прошипел он.
Марков одним движением перехватил винтовку и бросил ее на изгиб локтя штыком прямо на офицера, а затем с расстановкой произнес:
- "Ура" - это сигнал к неподчинению вашим приказаниям!
Штабс-капитан вытащил наган из кобуры и заорал:
- Да я тебя под арест! Сгною! Всех сгною!
Однако строй угрожающе зароптал, и винтовки колыхнулись недобро. Видя, что соотношение сил явно не в его пользу, Лашкевич кинулся на выход, угрожающее пообещав: