Анна устроила его специально, преднамеренно, словно могущественная волшебница, решившая позабавиться. А может, у этой волшебницы и вовсе иное имя. И эта чудесная девушка — лишь оружие чьей-то несравненно более могучей воли. Как теперь принято формулировать в деловых бумагах — обстоятельств непреодолимой силы.
Но зачем все это? Возможно ли устроить единственно правильное воспитание чувствам, думал он, никогда не читавший Флобера, пробираясь по заснеженной улице вдоль старых деревянных домов и побеленных стужей заборов. Ведь воспитание — это всегда проверка усвоенному, суть испытание. Но испытание чувства неизменно чревато, поскольку всегда избыточно. А есть ли на свете чувство избыточнее любви?..
Как хочется верить, размышлял он, косясь на ползущий мимо трамвай, что вез погруженных в дрему и омут раннего утра пассажиров и ночных дежурных. Как хочется верить, что с тобой-то, именно с тобой никогда ничего плохого и не случится. И упаси нас боже играть неосторожным словом, жестом, мыслью — вдруг да чего?.. Даже — воспоминанием. Но как странно, как все реже с годами посещает нас удивительная и некогда святая уверенность в том, что мы и только мы — сами творцы, кузнецы или кто-то там еще, своей любви, счастья, судьбы, наконец! И уж тем более — собственных воспоминаний.
Мудрые говорят: не провозглашай! Старые говорят: отринь гордыню! Женщины говорят: люби до гроба! Смерть говорит: помни обо мне! И только судьба молчит — она знает все.
Он шел по городу, в котором до него никому не было дела. Город опустил голову под крыло как большая взъерошенная ворона. Идущий на убыль декабрь прилежно и деловито засыпал город снегом. У него было много работы — скрыть всю разноцветную мишуру, серпантин и конфетти во дворах и на площадях, перелистнуть праздник, ткнуть носом в будни. Чтобы сказать потом: да ладно, все нормально, все в порядке; вы только наберитесь сил перед февралем, там еще будут метели.
Блажен дерзнувший бросить вызов судьбе, думал Вадим. Даже в неизбежном поражении после столкновения с собственной памятью ты извлекаешь урок: не провозглашай, не искушай, не кричи о себе небесам. Будь мудр: молчи о счастье, прячь от других радость, не выставляй на всеобщее обозрение свою жизнь. Так и живи.
Но его губы шептали совсем другое. Потому что снова понемногу начинал падать тихий снег, укрывая собой как легким одеялом из детства его нервную, воспаленную душу, охлаждая голову и сердце — молчаливый, задумчивый снег, который бывает только в этом городе.
В дверях она замирала, на краешек стула садилась И молча ему внимала, и только зиме молилась. А в комнате сохли кисти, струился свет ниоткуда, И ворохом палых листьев засыпали пол этюды. Лицо ее было тонким, в глазах весна расцветала, А рядом лежала елка, и хвоя благоухала! И вновь ступенька дрожала, и трель звонка разносилась. В дверях она замирала, на краешек стула садилась… Есть краски — чистые звуки, а лица — кончики пальцев. Но трубы вечной разлуки сыграли прощальные вальсы. И время их разлучило, сбылись былые приметы… И, кажется, все забыли, кем были на свете этом! Но скрипнули вдруг ступени, посыпал снег поднебесный, Шаров стеклянных свеченье в душе тревожно воскресло. И все, что тлело незримо, цедило свет вполнакала, Сияло неугасимо и прошлое возвращало. Сильнее, глубже, трагичней — ужель найдется волшебство? Забвенье душе привычней — покоя верное средство. Под снегом город кружился, плыл каждый бульвар и дворик, И белый январь дымился, и дым его не был горек. А память щедро швыряла, что нервом все годы билось — В дверях она замирала, и время остановилось!! И только трамвай беспечный поскрипывал на повороте, Натужно тянулся в вечность, где были мы честны, вроде… А сердце благословляло нечаянной памяти милость… В дверях она замирала… На краешек стула садилась…Вадим пересек улицу и остановился, пропуская трамвайный вагон. Удивительно, до чего этот допотопный красный трамвай посреди океана белых домов и крыш так похож сейчас на веселого и беззаботного художника. Вот сейчас он примется разлиновывать город как холст, точно готовя его к очередной картине, которую надлежит скопировать с чьего-то оригинала.
Двери с неожиданным гостеприимством открылись. Вадим усмехнулся, пожал плечами и вскочил. Трамвай, словно только его и ждал, весело прозвонил и, набирая скорость, пошел в центр. Вслед за ним понемногу заметала рельсы поднимавшаяся метель.