Прямо на него смотрел голубиный глаз с красным полукружьем, влажный и очень выразительный. В нем застыла смертная тоска в прозрачном, глубинном сочетании с типично птичьим равнодушием. Точно забытый огонек догорал в ночном поле. Взгляды человека и птицы встретились.
Вадим затаил дыхание, а голубь опустил голову и тихо, нежно заворковал. Мальчик вновь вспомнил, что все прочие птицы здесь сидели в клетках молча. Наверное, это достигалось специальной тренировкой. Но поскольку природу так просто, с ходу не обмануть, эта необычная молчаливость, по большей части, очевидно, была заложена еще в генах почтовых курьерских птиц. А этот голубь только что ворковал, причем — сидя в одиночестве и тем более при виде незнакомого человека, который вполне мог оказаться врагом. Может быть, эта одинокая птица хотела ему что-то сказать?
Мальчик окинул взором клетку в поисках дверцы или замочка. Приглядевшись, он с удивлением обнаружил, что ход в клетку лежит… в ее дне. Маленькая дверка была замаскирована песком и древесными прутиками, в изобилии лежащими на полу. Для того чтобы открыть клетку, нужно было перевернуть ее на бок. Вадим озадаченно осмотрел ее со всех сторон и увидел шляпки толстых гвоздей, которыми этот деревянный ящик был приколочен к полу чуть ли не намертво. Мальчик некоторое время размышлял, после чего догадался: в эту клетку можно было проникнуть только с нижнего этажа. Очевидно, под клеткой в нижней комнате есть приступ, и, стоя на нем, можно вынуть днище клетки и добраться до ее обитателя.
Но оказалось, что голубь говорил вовсе не с Вадимом. В тот же миг на крыше послышалось тихое утробное урчание, а затем щелканье и кваканье. Казалось, там, наверху сидит весенний скворец и пробует горло, прочищая его перед своими долгими и чудаковатыми апрельскими песнями. Только скворцы, наверное, и были способны на такое разнообразие причудливых звуков и характерных имитаций. Вадим поднял голову и увидел двух большущих воронов.
Они оживленно болтали меж собой, издавая на все лады самые разнообразные и неожиданные даже для птиц звуки. Затем разом замолчали, опустили массивные клювы и иронически скосили на мальчишку умные черные глаза. В их блеске Вадим отчетливо разглядел насмешку и вызов. Он наклонился, ища на полу какую-нибудь палку, чтобы запустить в дерзких птиц. Но в голове у него вдруг зашумело, точно вскипевший чайник. В глазах помутилось, все клетки, вольеры, балки и половицы вокруг размножились и поплыли, а кровь жарко прилила к лицу. В ушах засвербело, а затем ему словно проковыряли в них дырочки тонкой сучковатой палочкой — с болью, кровью, царапая и щекоча одновременно. И он услышал голоса. Это разговаривали вороны!
— Как ты думаешь, Искусник, почему даже мы с тобой не знаем, когда перелистывается очередная страница?
Вадим оторопел: что могла птица знать о бумажных страницах?
— Потому что это — не наша с тобой игра, — прокаркал ворон с седой полосой поперек крыла.
— А если он сейчас… выпустит голубя? И тот помчится к Госпоже? — не унимался черный.
— Думаешь, помчится? — с сомнением наклонил голову его старший собеседник.
— А мы на что? — вопросом на вопрос ответил ворон. — Орудие судьбы порой должно молчать.
— Не должно торопить, что сбыться не сумеет, — подтвердил седой. — К тому же сам себя не схватишь за лапы и не вытащишь из гнезда. И у людей точно так же — в этом они не ушли от нас, птиц, ни на шаг.
— Зато меня не покидает ощущение, что мы с тобой, Искусник, во всей этой истории — слуги двух господ.
— Думаешь, двух? — усмехнулся седой ворон. — У меня на этот счет как раз другое мнение.
— Ты вечно стремишься все упростить, — каркнул черный. — А между тем все наше предприятие, мне кажется, повисло на кончике перышка.
— Нет, — покачал тяжелым клювом седой. — Для него это просто сон. И к тому же есть одна причина для того, чтобы тебе, Затейник, перестать, наконец, беспокоиться.
— Это что еще? — подозрительно воззрился на него товарищ.
— Его вид, — невозмутимо ответил седой.
Затейник покосился на Вадима, точно смотрел на травинку или еловую шишку. Затем чуть приоткрыл клюв от волнения:
— Ты хочешь сказать, что он теперь…
— Да, он снова человек, — странно сказал старший ворон. — Значит, ему удалось перешагнуть еще один день. Иначе сидели бы мы с тобой тут?