— Что вы имеете в виду? — тут же осведомился волшебник. Вадим также заинтересованно обернулся.
— Или он прячется, или его прячут, — развел руками Пьер.
— А что? Вполне здравая мысль, знаете ли, — с жаром воскликнул молодой человек. Дроссельмейер при этом усмехнулся, но почти незаметно, одним лишь уголком рта.
— Вполне, — согласился волшебник. — Тогда нам с вами пора вновь отправиться на его поиски. Как предпочитаете, чтобы мы это делали — вместе или порознь?
— Лучше, конечно, вместе, — предложил баронет и, покосившись на слугу, увидел, как Пьер ему чуть заметно кивнул.
— Тогда допиваем ликер — и вперед! — заключил крестный. И они воздали должное бенедиктину, шартрезу и горькому миндальному. После чего втроем бесстрашно отправились в домашний обход.
Спустя час они осмотрели весь дом. Обшарили кладовые. Облазили чердаки, из-за чего поневоле пришлось снимать часть зимнего утепления под недовольными взглядами домоправителя. Заглянули в отхожие места, в том числе для слуг и служанок. Пьер изучил внутренности даже огромных котлов, которые использовали только для бесплатных обедов в дни благотворительной заботы о городской бедноте. Однако дотошный слуга обнаружил там лишь присохшие к дну остатки каши, за что повар получил от Дроссельмейера крепкий нагоняй. Вот только следов Арчибальда нигде не было.
Последним в перечне их поисков был елочный зал. Баронет, слуга и крестный обошли его несколько раз, рассеянно посматривая на ветви. Словно там, среди хвои, игрушек и веселой пышной мишуры, вытянувшись вдоль ствола или укрывшись за разноцветными бумажными цепями, гирляндами и китайскими фонариками, мог прятаться взрослый человек!
Напоследок Дроссельмейер задержался возле елки. Он даже опустился на колени, разгребая срубленные ветки и вату, на которой лежали в изобилии подарки и игрушки. В его напряженном сопении слышалась явная досада. Когда он поднялся, кряхтя и отряхивая иголки с коленей, ни Вадим, ни тем паче Пьер не стали спрашивать, что же он так долго искал там, возле ствола, под ветвями. Но волшебник сам объявил причину неудовольствия.
— Этой треклятой куклы опять нет, — прошептал он, все еще шаря взглядом среди ветвей.
Вадим и Пьер переглянулись. Они смекнули, о ком идет речь.
— Мари теперь все чаще и чаще уносит куклу на ночь в постель, — тихо сказал крестный. — Это у нее уже становится просто манией. И черт меня дернул ее в свое время купить…
— Так, выходит, щелкунчика подарили вы? — удивленно воскликнул Вадим.
— Ну, разумеется, кто же еще! — в сердцах сухо щелкнул пальцами Дроссельмейер. — Я приглядел его однажды на восточном базаре, это было три года назад. И за эти три года Мари настолько привязалась к уродливой кукле, что я начинаю уже всерьез беспокоиться за душевное здоровье нашей девочки.
— Зачем же вы купили ей такого урода? — покачал головой Вадим.
— Видите ли, в чем дело: само по себе уродство забавно, — рассудительно произнес Дроссельмейер. — Позволю себе заметить, что уродства пугаются по большому счету только слабые и больные люди. Сильные же зачастую смотрятся в уродство как в зеркало, поскольку оно не менее притягательно, нежели красота. Если только — не более. Вы разве не замечали?
— Порочно, вы хотите сказать? — возразил баронет.
Пьер тем временем шел вдоль елки, тихо трогая ветки, касаясь игрушек, мишуры, свечей. Глаза его были полузакрыты, он был погружен в себя. Очевидно, что теперешняя беседа баронета и крестного мало его занимала. И в том, как Пьер это делал — касался игрушек, трогал ветви, поглаживал цепи и гирлянды, — очевидно, таился какой-то смысл. Но понять его Вадим пока не мог и только поглядывал искоса на слугу.
Наконец тот остановился и потупил бессмысленный взгляд. «Совсем, бедняга, расстроился, — сочувственно подумал Вадим. — Похоже, он что-то там шепчет, точно говорит сам с собой. Нужно будет заставить его выпить рюмку коньяка перед сном, хоть бы даже и пришлось сделать это насильно». Надо сказать, что Пьер в отличие от Арчибальда спиртным не злоупотреблял, хотя давеча выпил с Арчи пару бокалов. Кроме того, у него был немалый опыт и познания в алкоголе, судя по тому, с каким умением, вкусом и знанием дела он разливал ликеры и смешивал их с кофе.
— Отнюдь, — вернул его к прежней нити рассуждений голос Дроссельмейера. — Уродство вовсе не порочно. Суть его есть служение.
— Кому же из окружающих урода людей надобно такое служение? И зачем? Разве что созерцать его отвратительность, закаляя волю, чувства, выдержку, наконец? — Вадим изобразил на лице в высшей степени скептическую гримаску.