Михайлов, поколебавшись, взял авторучку.
Во-первых о своих художествах. — Прошин сверлил его затылок неподвижным взглядом. И поподробней, пожалуйста.
После непродолжительных пререканий Михайлов накропал несколько предложений. Закончил: «…в чем и сознаюсь».
Не раскаиваясь, — заметил Прошин, отбирая листок. Пояснил: — этов целях моей личной безопасности и вообще для нашего дружественного сосуществования в дальнейшем. Теперь… — Он выдернул из пачки новый лист, придвинув его раскисшему донельзя противнику. — Тоже на имя директора. Пиши: «Ввиду непредвиденных семейных обстоятельств, я, Михайлов… свои инициалы ставь… отказываюсь от работы в австралийском институте космических исследований…»
Михайлов с силой зажмурил глаза, но написал…
Прошин сложил листочки и сунул их в сиреневую полиэтиленовую папочку.
Чистая работа, — сказал Михайлов, жалко улыбаясь.
Грязь одна, — отозвался Прошин, засовывая папочку в сейф. — Примитивный шантаж. Гуляй, Михайлов, чего там… Ты более не интересен мне. Ты свободен и я отпускаю тебе грехи. Кстати, на будующее: влезать в подобные аферы категорически не рекомендую.
Заиграешься и сгоришь. Потом к чему тебе это? Ты способный, эрудированный мальчик и многого добьешься, если будешь хотя бы умеренно честен.
А ты не заиграешься? — спросил Михайлов ядовито. — Ты неуязвимый, да? Не спорю — нагрел ты меня нормально, но и тебя нагреют, не распускай перья. Найдутся люди! Человека без поражений нет, как и без родимых пятен!
Представь, насчет родимый пятен — у меня ни одного!
Значит, по примете несчастен ты, Лешенька…
Угу. Скажи это больным меланомой.
Кому? А… Остри, сегодня твой день.
Понимаешь, — сказал Прошин печально, — в последнее время я тоже склоняюст к жизни честного человека. Ее трудно начать, как всякую непревычную и утомительную работу, но она восхитительна, черт побери! Но вот как ее начать? Подсказал бы кто… А, Михайлов? Ты-то ведь не подскажешь, не сечешь ты в этом вопросе… Ну да ладно. Иди.
После того как Михайлов, страшно хлопнув дверью, покинул кабинет, Прошин долго сидел с загрытыми глазами, отдыхая и переваривая сладкий плод победы. Затем встал, походил по кабинету. Скукота. Хоть бы приятель какой завелся, посидели, поболтали… Да только откуда их взять, приятелей этих?
Явился Глинский, положил на стол пухлую папку.
Все! Мы квиты, Леша. Вычисления сделаны полностью, теперь разрешите откланяться.
Разорвав веревочные тесемки, Прошин быстро просмотрел бумаги. Неплохо. Кусочек готов. Теперь расчеты от Авдеева и — докторская… Профанацией от нее попахивает… Но, может, запах отобьет Поляков?
Прошин покосился на диск телефона и мысленно набрал номер. Нет, спешить не стоит.
Это козырь крупный, он хорош под конец игры, он страховка. А за такую страховку платят по сумасшедшим счетам. Подчас головой. Потому как он, Прошин, играет изредка, а Поляков- много, крупно, нагло, и если оплошает страховочка, лети не в яму, а в пропасть, где синяками и царапинами не отделаешься…
Я могу идти? — спросил Глинский с вызовом.
А, — Прошин поднял глаза от бумаг, — моральный перерожденец… Можешь. Только сначала поясни, почему такой недовольный вид?
Почему? Не ясно? Кончилась… наша дружба. Я все понял! Авдеев…он… ничего не знает! И это часть твоей диссертации. Я сделал ее, да! Подавись! Короче… бывай здоров.
С сегодняшнего дня я занимаюсь анализатором.
Нет, отозвался Прошин. — Поезд дальше не пойдет. Освободите вагон. Вы не занимаетесь анализатором. Вы будете добивать тему «Лангуст».
Леш, — просяще сказал Глинский. — Не трогай меня, а? Давай по-хорошему, без мести и злобы…
Без мести и злобы, — раздумчиво повторил Прошин. — Ладно, ступай. А если невмоготу будет, — возвращайся. Поезд пока стоит… Но запомни: как бы они тебя ни улещивали, против меня не становись. Удавлю. Ты знаешь.
Сергей рассеянно кивнул и вышел, в дверях столкнувшись с Навашиным.
О-о-о! — радостно протянул Прошин, поднимаясь навстречу. — Кого я вижу?
Наконец-то есть с кем потолковать по душам.
Навашину он обрадовался. Он любил этого грустного, странного человека, чей интеллект был истинен в отличие от интеллекта того бойкого, кусачего племени философствующий трепачей и умников, что на десять лет вперед знали, когда, сколько и где им надо взять от жизни.
Навашин молча положил на стол лист бумаги.
Так… — Отгибая непослушные уголки, Алексей зачитал: — «Заявление. Прошу уволить…» Все же решил отправиться в свои горы? Так… — повторил он, перебирая валяющиеся на письменном столе карандаши.