Странная штука — автомобиль… Сродни наркотику. И культ его непоколебим, ибо привязанность тут едва ли не органическая… Что означает наша кооперативная суета для тех, кто в нее вовлечен? По сути — удовлетворение духовных, пусть и нелепо, потребностей… С одновременным извлечением материальной выгоды. Идеальный вариант! И я тоже — сознательно и обреченно — приношу себя в жертву идолу на колесах, ставшему неотъемлемой частью моего бытия, и отними его — образуется брешь, которую неизвестно чем и заполнить… Дожил! Теперь — о врачевании идола. Сосед мой вызвался устранить повреждения кузова на пару с неким Эдиком, личностью откровенно темной, даже наши ястребы-ремонтники якшаться с ним опасались и хныкали, что жулик, обдирала и сачок. Игорь, впрочем, малый резкий, отважный и в тандеме с этим гангстером от автомобиля главенствовал.
Подхожу к своему боксу. «Жигуль» мой мерзнет на улице, а в гараже стоит «Волга» старого образца. Под «Волгой» горит свет, звякают ключи.
Со стула поднимается Эдик, человек атлетического сложения. Лицо его светится радостью встречи, и мне протягивается грязная лапа с дешевым перстнем. Я с омерзением в душе и с ответной радостью на лице пожимаю лапу. Даже спрашиваю: как, мол, жизнь?
— Выпьешь, станет легче, — уклончиво отвечает Эдуард, и я, понимая намек, вытаскиваю из сумки проклятую и огурцы.
— Это я… уважаю! — говорит Эдик. — Это — начало! Тут вот халтурен подвернулся, — как бы извиняется он за «Волгу». — Дел еще на минуту. А дальше — я ваш слуга.
«А слуга всегда лукав с господином», — думаю я, но замалчиваю эту мысль.
Из ямы вылезает Игорь. Комбинезон, припорошенное мелкой крупой грязи лицо, на шее, на цепочке, — серебряный доллар. Вместо нательного креста, что ли?
— Лакать потом будешь, — говорит он напарнику. — «Волгу» выгоняй, «жигуль» ставь. Крышку багажника сменил? Резак наладил?
— Крышку багажника! — возмущается Эдик, с урчанием залезая в «Волгу». — Резак! Я же не могу работать, как в мультфильме! Я за шпаклевкой ходил! Воще… горбатюсь как ишак! Хотя чего ишак? Хозяина довез — и стой, домкраться.
«Волга» и мой «жигуль» меняются местами. Игорь моет руки в алюминиевой плошке с соляркой. Эдуард прилаживает к шлангам горелку. Я накрываю газеткой пыльную покрышку, прислоненную к стене, сажусь на нее и приступаю к роли наблюдателя-белоручки.
Начинается работа. Стук, звон и смятое крыло мало-помалу обретает надлежащую форму. Эдик прикручивает новую крышку багажника, косясь на бутылки. Наполненные, они его раздражают. Но командир суров. Я сижу скучая. Думаю о Марине. Последнее время я очень много о ней думаю. Вспоминаю, как отвез ее в театр, как целовал в машине, в сотый раз краснея за себя: ну наглец, ну дурак нетерпеливый! А… может, и ничего, что так вышло? Может, рассмотреть это дело юмористически? Что за напасть! Я, кажется, втрескался в нее. Глупость, естественно. У нее муж, насколько знаю — не первый, сексуальной озабоченности в ней не замечаю, и наверняка она из тех, кто понимает, что счастье женщины не в авантюрных увлечениях, а в семье, в заботе о ней и в ее упрочении. Интересно, развелся бы я с женой ради нее? Да. Конечно.
— Ну вот, крыло есть, — говорит Игорек. — Шпаклевочки, и все дела. Теперь — панель…
У ворот гаража Эдик ведет торг с хозяином «Волги».
— Полтинничек, мужик, полтинничек, — доносится его развязный бас. — Ты чего? Амортизатор заменили, так? Потом трапецию, так?
Позвонить ей? Допустим, имею право. Дальше? Куда-то пригласить? Куда? В театр? Как же, оригинальное приглашение… В кино? Еще чище! Погулять? Минус двадцать восемь. Ресторан? Пошло, да и денег нет. Домой? С семьей, мол, не желаешь познакомиться? С тещей там… К Козлу? Бред. В этом прокуренном и убогом логове я сам если и бываю, то после крупных огорчений или диких поддач, когда депрессия и на все наплевать.
— Ну, чего, может… полечимся, мужики? — осторожно предлагает Эдик, шпаклюя крыло.
— Только если с закуской, — соглашается Игорь. — А то развезет. Родители в санаторий укатили, жратвы уже два дня нет…
Эдик достает хлеб, лук, колбасу, вскрывает банку с огурцами, ставит рядом с бутылкой стакан и две фаянсовые кружки.
— Только не из кружки, — заявляю я и отбираю у Эдика стакан. — Не могу из чайной посуды.