Доктор Воронов на этом закончил свой доклад и не предложил своего диагноза, вероятно, полагая, что этот случай слишком ясен для всех и что дискуссия может касаться только психологического анализа, но не диагноза.
Началась процедура допроса больного председателем заседания. После нескольких обычных вопросов для проверки личности больного и установления его способности ориентации во времени, пространстве и окружающей среде, как прежней, так и настоящей, доктор Краснолобов вдруг спросил у больного:
— А вы почему думаете, что в настоящее время, в нашу эпоху Правильности, должны быть писатели-драматурги?
— Алексей Никифорович, я никогда и никому не говорил, что в настоящее время должны быть писатели-драматурги, — ответил больной.
— И жене своей никогда не говорили этого?
— Нет.
— Что же вы ей говорили по этому предмету?
— Я был взволнован игрой и вскрикнул: «Почему в настоящее время нет писателей-драматургов?», вот и все…
— Не думаете ли вы, что вы сами могли бы быть таким же писателем, какими был наш древний классик Грибоедов?
Больной не ответил на этот вопрос.
— Мне интересно знать ваше мнение: почему древняя эпоха благоприятствовала возникновению и развитию драматических писателей? — снова спросил Краснолобов.
— Мне известно и всем известно, что каждая историческая эпоха давала своих поэтов и писателей, кроме новейшей нашей эпохи Правильной Жизни, — с жаром ответил больной.
— Но вы не отвечаете на мой вопрос, — настаивал Краснолобов.
— Я не знаю, почему древняя эпоха благоприятствовала возникновению и развитию писателей-драматургов.
— Я не спрашиваю вас, знаете ли вы или нет, а только — каково ваше мнение по этому предмету, что вы думали об этом.
— Я не так думал, чтобы быть в состоянии ответить на ваш вопрос, но, действительно, постоянно чувствовал влечение к жизни древности и много раз прочитывал находящиеся в моей домашней библиотеке десять книг по истории древности.
— Эти книги вас волновали, но не образовали никакого мнения в вашем уме? — допрашивал Краснолобов.
— Нет. Содержание этих книг относится к эпохе слишком отдаленной и оторванной от нашей, а потому и непонятной.
— В каком виде сообщали вы свои мнения вашей жене? Вы это несомненно делали, так как она, живя с вами, не могла не заметить, что вы постоянно читаете только эти десять книг, а остальные девяносто книг лежат нетронутыми.
— Я моей жене не сообщал никаких мыслей по этому предмету.
— Но вам известно, что она беспокоилась и даже просила вас пойти посоветоваться с врачом?
— Моя жена, по всей вероятности, заметила, что я часто волнуюсь и плохо сплю.
— Вы, однако, так влияли на свою жену, что она не только что сама не вела строго правильной жизни, но даже критиковала самые принципы Правильности.
— Моя жена не критиковала принципов Правильности, но, повинуясь своему чувству матери, иногда жаловалась на те или другие действия администрации.
Доктор Краснолобов объявил допрос со своей стороны законченным, и, ввиду того, что никто из психологов, членов заседания, не выразил желания ставить вопросы больному, он передал больного представителю администрации и велел им обоим удалиться. Открыв дискуссию, председатель заседания указал на замечательную уклончивость больного и на дисгармонию между его умственными способностями и его чувством долга; в голове больного, несомненно, имеется масса праздных мыслей, которыми он дорожит и которые он скрывает; он достаточно умен, чтобы понимать, что если жена его жаловалась на действия администрации по отчуждению ее четвертого ребенка, то она этим самым протестовала против основных принципов Правильности, а он сам оправдывает ее, ставя на вид ее материнское чувство. «Из этого мы вправе вывести заключение, — так закончил свою речь доктор Краснолобов, — что он сообщал жене свои мысли, был согласен с нею и ее неправильностями, что он влиял на нее и совратил ее, ибо нам известно, что она, по своей природе, правильная женщина».
Димитрий Иванович не имел права активного участия в дискуссиях Высшей психологической комиссии, но считал необходимым для себя внимательно следить за всеми фазами дискуссии и особенно тщательно запоминать изречения некоторых старших коллег, отличавшихся своим тонким психологическим анализом. Письменных протоколов заседания не существовало, и те или другие важные изречения старших психологов приходилось цитировать по памяти. Но в малых заседаниях комиссии Димитрий Иванович имел право голоса, и здесь ему необходимо было выступать и пространно излагать свое мнение.