— Ну, и что же? — спросил Вилькин расхохотавшись.
— Да что же! нечего делать, думаю, подойду наудачу к бакенбардам: подошел, отрекомендовался и отрапортовал. Действительно, оказалось, что с бакенбардами — губернатор. Сперва он, знаете, и показался было мне так себе, ничего, как и следует: поклонился вежливо и руку мне подал. — Очень рад, говорит, с вами познакомиться, г. полицмейстер, и очень вам благодарен за вашу любезную предупредительность… — А потом и хватил:- не имею, говорит, только права в настоящую минуту принять от вас рапорта, так как не вступил еще в должность… — Каков гусь?
— Вот осел-то, должно быть… — заметил вскользь Вилькин, весело потирая себе руки.
— Потрудитесь, говорит, дать мне полицейского солдата, чтобы он указал мне мою квартиру. — Я говорю: я сам провожу ваше превосходительство. — О, нет! — говорит, — зачем же вам беспокоиться напрасно, когда это может сделать так же хорошо и один из ваших полицейских солдат. — Я, знаете, заметил было ему, разумеется, из приличия больше: это, говорю, не такой труд, ваше превосходительство… уж позвольте мне самому проводить вас. — У вас, говорит, г. полицмейстер, и без меня не мало обязанностей, и потому я еще раз вас попрошу дать мне только солдата. — Ну, что же мне, скажите, было делать после этого! Не насильно же провожать его! Посадить к нему своего казака на козлы: если, думаю, это общество тебе больше нравится, так это уж твое дело, а не мое…
— Так и расстались? — насмешливо спросила госпожа Матюнина.
— Нет, знаете, я все-таки спросил для виду: не будет ли, говорю, каких приказаний, ваше превосходительство? — Сегодня, говорит, никаких-с; завтра — может быть. Я уже вам сказал, говорит, что пока не имею на это и права; во всяком случае, говорит, прошу вас не беспокоиться — не являться ко мне покуда: вам будет дано знать в свое время. — И уехал. Каков губернатор, а? Я вам говорю: молокосос просто!
— В самом деле, он очень молод? — спросила Матюнина, кокетливо щурясь.
— Как вам сказать? По-моему, ей-богу, ему еще и тридцати пяти нету…
— Ну, это вам на старости лет так показалось… — снова сострил Падерин.
— Да уверяю же вас, — с жаром возразил подполковник:- я еще ни разу ни одного губернатора не видал таким мальчишкой; я уж, слава богу, не мало-мальски их видал в разное время.
— Что он, недурен собой? — снова спросила хозяйка, еще кокетливее прищуриваясь.
— Да так себе, смазливенький…
— Непременно на той неделе даю для него бал, — сказала генеральша Столбова.
«Как бы мне это устроить прежде тебя?» — подумала мадам Матюнина, но не сказала почему-то этого вслух, а только возразила:
— Стоит ли еще…
— Что же это за господин с ним приехал, не знаете? — спросил Вилькин.
— Возможно, привез с собой служить какого-нибудь маменькиного сынка, а впрочем — не знаю.
— Может быть, это просто его камердинер, а вы его со страху за чиновника приняли?.. — сострил еще раз губернский прокурор. Вахрушев покраснел.
— Ну вот еще: камердинер с кокардой! — сказал он, закуривая папироску.
— Бывает-с, — подтвердил Вилькин, трепля его по плечу.
— Да что вы толкуете, Николай Иваныч! — вспылил немножко армии подполковник:- когда прислуга прибыла сейчас же вслед за ним в отдельном экипаже; вероятно, повар, лакей и горничная.
— Как горничная? — Разве он женат? — Где же сама-то губернаторша? — Может быть, она в Петербурге осталась или за границей? — заговорили дамы все разом.
— Все может статься с человеком… — смеясь, заметил Падерин.
— Не думаю, чтоб он был женат, — сказал Вахрушев, делая кислую гримасу:- в его годы порядочные люди в Петербурге не женятся; а впрочем — на лице не написано, — заключил он, пожимая плечами.
— А горничная что значит? Или какая там с ним женщина приехала? — спросила генеральша Столбова.
— Это экономка, должно быть, — сообразил старик Снарский, имевший непреодолимую наклонность к экономкам вообще.
— Нет ничего мудреного, что и горничная… — сказал со сладенькой улыбкой Матюнин, имевший, в свою очередь, большое расположение к горничным своей супруги.
— Фи! Горничная у холостого человека! — сгримасничала — хозяйка.
— Бывает-с и это… — успокоил Вилькин дамское любопытство.
— Его превосходительство, может быть, любит, чтоб ему на ночь пятки чесали… — сострил в последний раз в этот вечер Падерин.