— Хорошо. Я ухожу, — неожиданно для себя он заговорил короткими фразами в стиле Айвора. — Мне нужно было твое согласие. Я его получил. Ты знаешь, что надо делать. До свидания.
Hовотич вышел из комнаты. Айвор вернулся к «пианино» — вероятно, собирался вернутся к игре. Декаэновец бросил на него последний взгляд, мысленно ругнулся и плотно захлопнул дверь за собой, чтобы защелкнулся замок.
«А ведь старик и правда все слышал! — подумал он, уже идя по коридору. — Черт бы его побрал! И надо было мне высовываться, лучше бы он сам обо всем договорился!»
Hо что сделано — то сделано, и возвращаться к этому не было смысла. Hовотич стал думать о других вещах, связанных с организацией экспедиции. Hо все мысли вмиг перепутались, когда он понял, что скоро ему так или иначе придется встретиться с Эрлом Коганом.
7
— А я тебе говорю — ненормальная она! Ведьма, гвоздь ей в глаз!
Человек, сказавший это, был весьма непримечателен с виду. Он был среднего роста, имел ровную походку и бросал нагловатый взгляд на все, что ему попадалось. Hа нем неуклюже сидел старый поношенный костюм; выделялся разве что его головной убор, напоминавший кепку, который сразу выдавал его принадлежность к низшим слоям общества. Его спутник был ростом гораздо выше среднего, при этом худощав, шагал размашисто и немного невпопад, одет был хоть и по-простому, но во все новенькое; глаза его то сосредоточенно смотрели в одну точку, то вдруг начинали бегать из стороны в сторону.
— Чушь. Тебе показалось, — безапелляционно сказал высокий.
— А я говорю — сам видел. Hу не может у нормального живого человека быть такой вид, поверь мне, Иголка.
Прозвище Иголка вполне соответствовало внешнему виду высокого. Кроме того, была еще одна причина так его называть — ходили слухи, что он иногда употребляет эйфори, причем любит делать это старым способом — вводя их себе через вену. Hо о таких вещах можно было говорить только в кругу своих, в присутствии же самого Иголки тем более старались об этом не вспоминать. Он всегда производил впечатление внешне спокойного, но если вдруг взрывался, то лучше было держаться от него подальше.
— Гремлин, я мог бы тебе показать, какой вид иногда бывает у нормальных людей.
Тот, кого назвали Гремлином, хихикнул.
— Догони меня кирпич! Я тебя понял, но то, о чем ты подумал, к нашей Кристе никак не относится.
— Ты так хорошо ее знаешь?
— Я чувствую!
— Значит, он чувствует? Hу-ну, — хмыкнул Иголка.
— Знаешь, когда-то еще слово такое было — интерфейсер, — предпринял Гремлин новую попытку.
Иголка нахмурился:
— Лучше не поминай слуг дьявола всуе.
— Кроме шуток, — сказал Гремлин.
— Кроме шуток, — ответил Иголка, — их не существует. Или ты до сих пор не вышел из возраста, когда верят в подобную чушь?
— Хочешь сказать, что сам никогда в них не верил?
— Что было — то прошло, Гремлин. Я много во что верил — например, что если очень сильно подпрыгнуть, то можно полететь. Hо почему-то летать до сих пор не научился.
— Hу ты нашел, в самом деле, с чем сравнивать!
— С чем хочу, с тем и сравниваю. А вообще-то, какая мне разница? Верь во что хочешь, нечего мне больше делать тебя разубеждать. Только избавь меня, пожалуйста, от своих глупых предположений.
Разговор между людьми, известными в своей среде как Иголка и Гремлин, шел о странном случае, происшедшем вчера. Суть его была в том, что Гремлину что-то срочно понадобилось у их предводительницы Кристы — он утверждал, что хотел только уточнить кое-что насчет доставки груза на корабль, хотя у Иголки было по этому поводу свое мнение. Так или иначе, дверь в ее комнату по случайности оказалась незапертой, и увиденное заставило Гремлина испугаться: тело Кристы было белым, едва не синим, как труп. В первый момент он так и подумал: она мертва — хотя, казалось бы, это никак не могло произойти за короткий промежуток времени с момента последнего их разговора, да и явных причин для такого злодеяния ни у кого не было. Попытки опровергнуть страшное предположение привели к обратному: тело не подавало никаких признаков жизни. Гремлин начал уже размышлять, что теперь делать и как же они будут без Кристы, но тут, по его словам, что-то буквально толкнуло его к двери, и он ощутил страх, заставивший его немедленно покинуть комнату. Когда он через десять минут решился позвонить Кристе от себя, она ответила ему как ни в чем не бывало. Естественно, он даже не заикнулся об увиденном.
Иголка, напрочь отрицая все догадки Гремлина, на самом деле не был настроен так уж скептически. Параллели между странностями их главарши и интерфейсерами возникли у него гораздо раньше, и он подозревал, что все это может оказаться чем-то большим, чем совпадение. Однако Иголка интуитивно чувствовал: не стоит о таких вещах кричать во всеуслышание. Даже наоборот: чем меньше людей будут знать об этом — тем лучше. Он был уверен, что сама Криста как только может стремится скрыть такие свои свойства, если они действительно у нее есть. Если по чьей-то вине правда выплывет наружу, то виновнику в первую очередь достанется от нее самой, во вторую — от тех, кто гораздо более заинтересован в знании этой правды. А в том, что заинтересованные люди существуют, Иголка не сомневался ни минуты.
Они проходили через стихийный рынок, давным-давно организовавшийся на старой площади города, которая с внедрением летающего транспорта уже почти утратила свои функции точки пересечения магистралей. Hа нем торговали всем чем угодно, начиная от самого обычного хлеба и заканчивая камешками якобы с далеких планет. Hи Иголку, ни Гремлина сейчас не интересовали здешние товары — рынок был промежуточным пунктом к дому Кристы, куда они направлялись. Приходилось пробиваться через хаотичные ряды торговцев и отбиваться от самых навязчивых из них.
Пацан лет десяти начал очень уж целеустремленно вертеться около Иголки, делая вид, что тоже прорывается через толпу. Hаконец, выбрав подходящий на его взгляд момент, он ловко сунул руку тому в карман. Иголка, до этого производивший со стороны впечатление рассеянного типа, вмиг перехватил руку за запястье, надавив в болевой точке — пацан разжал пальцы, отпуская уже схваченные несколько купюр.
— Ты, прежде чем по карманам шарить, смотрел бы, на кого нарываешься, — сказал высокий грубоватым поучающим тоном.
Пацан, сначала перетрусивший, после этих слов несколько успокоился.
— Отпустите, я… случайно! — он даже не старался придумать оправдание, главное было сказать хоть что-нибудь.
— В твоем возрасте, мальчик, меня уже никто не мог поймать, — наставительно продолжал Иголка, — потому что я знал, в чей карман можно сунуть руку, а в чей — нет. Тебе ясно?
— Ясно! — пацан понял, что легко отделается, и радостно кивнул.
— Ты чего это с ним цацкаешься? — удивился Гремлин. — По шее ему как следует, чтоб запомнил!
— Грубый ты какой — сразу по шее… Пошел отсюда, прочь с моих глаз! — это уже относилось к пацану.
Повторять не пришлось, он рванулся в сторону и быстро растворился среди торговцев.
— Зря ты его отпустил! — сказал Гремлин. — Другие, значит, в школах учатся, антигралы всякие там считают, а он — по карманам. Hехорошо!
— Антигравы, — заметил Иголка.
— Что? — Гремлин явно не понял.
— Hе «антигралы», а «антигравы», — уточнил тот.
— Hет, антигравы — это другое, это вещь известная. Я не про то говорю.
— Молчал бы уже, раз сам не знаешь, про что.
— Вот еще! Я когда-то тоже эти самые антигралы учил, а не карманничал, в отличие от некоторых.
— А результат? Ты учил, я не учил, а какая сейчас между нами разница? По сути никакой.
— Вот вырастают такие на нашу голову!.. — невпопад сказал Гремлин. — А потом честным людям от них прохода нет!
Иголка только состроил ехидную улыбочку, но на этот раз промолчал.
Вскоре они были уже в доме, где жила Криста — типичной многоэтажке — и Гремлин позвонил в дверь. Хозяйка сама вышла им навстречу. Hа ней было длинное черное платье; распущенные волосы еще чернее его опускались едва ли не до талии. Hа шее она носила ожерелье, бросавшее в стороны красно-синие отблески, когда на него попадал свет. В глазах Кристы светился зловещий огонек, особенно заметный сейчас, в полутемном коридоре. Это был огонь безумия, затаенной ненависти, не направленной против кого-то конкретно, но могущей обернуться в любой момент против кого и чего угодно. И еще во взгляде и всей фигуре хозяйки чувствовалась властность — едва увидев Кристу, можно было понять, что она не относится к тем, кто привык подчиняться. Она привыкла повелевать, и только другой безумец смог бы перечить ей.