— Я так и подумал.
— Правда? — удивилась она, но не стала допытываться почему.
Тремпольцев сам пояснил:
— У вас чудесный взгляд неиспорченного ребенка. Не капризного. Не нахального. Хотел бы я иметь такую дочь.
— А у вас какая? — сначала спросила Геля, и только потом поняла, что это глупо.
— Никакой, — без выражения отозвался он. — Рожать детей с такой чудовищной наследственностью — это просто преступление. Я никогда не был эгоистичен настолько, чтобы плодить уродов.
— Разве вы были уродом?
— А вы не помните, каким я был?
Пришлось признаться:
— Я не видела вас до операции. Мне только сказали, что вы — артист, но я не знаю, кто вы.
Его лицо нервно передернулось:
— И вы, конечно, хотите разузнать мою фамилию?
— Зачем? — удивилась Геля. — Нет, я вовсе не за этим пришла!
— Ну, хоть вы…
— Что?
— Нет-нет, продолжайте!
— Я только хотела у вас узнать, в каком институте можно выучиться на кинокритика. Вы ведь знаете, правда? — Она умоляюще заглянула ему в глаза. — Надо во ВГИК поступать? Но там ведь бешеный конкурс… Может быть, есть какой-нибудь другой институт? Попроще…
Откинув голову, Павел с облегчением улыбнулся:
— Так вот, что вам нужно… А зачем вам становиться кинокритиком? Разве это интересно? С вашей нынешней внешностью вы вполне можете стать актрисой.
— Я? — ужаснулась Геля. — Да вы что?!
— Да я серьезно! Посмотрите на себя. Само очарование…
— Это все не мое… То есть теперь мое, конечно… Я еще не привыкла к этому. — Она пальцем обрисовала овал вокруг лица.
Тремпольцев кивнул:
— Это понятно. Я и сам еще не привык. Но дело не в этом. А умеете ли вы играть? Вот в чем вопрос!
— Нет! Откуда? Я всю жизнь была уродиной!
— Ну… — протянул он, выразительно закатив глаза. — Для этого красота не требуется. Разве вы не знаете некрасивых актрис, которым нет равных? Их Барбара Стрейзанд, Вупи Голдберг, наша… Впрочем, не будем обижать милых дам. Что интересно, ни одна из них не захотела менять своей внешности…
Это Павел проговорил почти неразборчиво, будто обращался к самому себе. «Наверное, так и есть, — решила Геля. — Его спор с самим собой по поводу этой операции еще не закончен. А ведь тяжело ему далось это решение… Узнать бы, как это было?»
Но у него явно не было желания исповедоваться перед вчерашней школьницей. На какое-то время Тремпольцев вообще забыл о ней, потом спохватился и виноватым тоном сообщил, что никогда не интересовался тем, где готовят тех, кто критикует его работу. Да и учат ли этому? Не передается ли это через кровь, благодаря какому-нибудь изощренному шифру, вроде генетического кода?
— Вы тоже считаете критиков паразитами? — У Гели от обиды задрожал голос. — Я слышала такую точку зрения…
Павел насмешливо подхватил:
— Но вы ее не разделяете!
— Конечно, нет! Ведь писать о кино, рассказывать о нем можно не только зло, язвительно, можно и с любовью.
— Если в человеке есть эта самая любовь… Но в критики как раз обычно идут люди другого сорта.
Она догадалась:
— Вам досталось от критиков?
Геля постаралась произнести это как можно мягче, ведь ей действительно стало до боли жаль этого человека, которого затравили до такой степени, что ему пришлось менять внешность, вот почему он так зол на все это племя. Его можно понять… Но как же важно доказать ему, что критик может и восхищаться, и быть другом, не за вознаграждение (Геля слышала, что и такое бывает), по велению сердца.
— Я не хочу об этом говорить, — холодно отозвался Тремпольцев и щелчком выбил из пачки сигарету.
Потом спохватился:
— Вы ведь, наверное, не курите?
— Нет, конечно. — Ей показалось странным, что он мог так подумать о ней.
— Ладно, извините, потом. — Он вспомнил, с чем Геля пришла к нему. — Так что извините, ничем не могу помочь. То есть в данный момент не могу. Но когда окажусь на свободе, — Павел кивнул на окно, — то могу разведать, что и как. Если оставите свой номер, я обязательно позвоню и доложусь.
Она схватила лежавшую на столе ручку:
— Ой, конечно! Здесь можно?
Тремпольцев быстро закрыл тетрадь и подвинул ей:
— Вот, пожалуйста. Кстати, меня зовут Павел Сергеевич. Это чтобы вы сообразили, что за нахал обрывает вам телефон.
— Об этом можете не беспокоиться. Я узнаю вас по голосу, — уверенно сказала Геля.
Вздохнув, он усмехнулся:
— Ох, не зарекайтесь! Сейчас ведь не узнали.
Эта новая для нее, неожиданная и на первый взгляд нелепая мысль — стать артисткой — как-то исподволь захватила Гелино воображение, хотя вслух она сразу отвергла ее. Играть? Да она никогда не играла! Ни в каких театральных кружках. Да и не было у них в школе такого кружка. А если б был, неужели у нее хватило бы духа выставить себя на посмешище, выйдя на сцену? И так унижений хватало…