Разумеется, есть и критическая точка, за которой доблесть трансформируется в глупость. Рискуй, но знай меру, особенно когда риск обусловлен спесью (на этой теме я остановлюсь ниже). Подобно хорошему лыжнику, лидер должен уравновешивать доблесть осторожностью, и наоборот. Однако в случае необходимости выбора между политиком, страдающим хронической нерешительностью, и чересчур самонадеянным политиком, я полностью согласен с Макиавелли (конечно, если абстрагироваться от его отношения к женщинам, заложенного в следующем пассаже): «И все-таки я полагаю, что натиск лучше, чем осторожность, ибо Фортуна — женщина, и кто хочет с ней сладить, должен колотить ее и пинать. Таким она поддается скорее, чем тем, кто холодно берется за дело»[27].
Макиавелли не пощадил своего бывшего покровителя, Пьеро Содерини, гонфалоньера Флоренции, заявив, что тот «никогда не умел принять решение». Всякую проблему Содерини долго обдумывал, сопротивлялся там, где следовало уступить, и уступал там, где следовало сопротивляться. Сарказм Макиавелли вполне понятен: в 1501 году, будучи посланником при французском дворе, он месяцами ждал распоряжений Синьории (Флорентийского правительства), а Синьория все никак не могла выбрать политический курс. Французский кардинал Жорж д‘Амбуаз раздраженно заметил Макиавелли: «Мы не доживем до прибытия посольства из Флоренции» и зловещим тоном добавил: «Однако постараемся пережить других недоживших». Следующее обобщение Макиавелли обусловлено его личным опытом: «...осторожный государь, когда настает время применить натиск, не умеет этого сделать и оттого гибнет»[28]. В «Рассуждениях о первой декаде Тита Ливия» Макиавелли добавляет: «Слабоволие не дает государям принять решение в сомнительной ситуации; и до тех пор, пока сомнения не будут сметены жестокой, неотразимой силой, нерешительный государь ни за что не сделает выбор».
Предостережение столь же актуально для современных политических лидеров, сколь и для итальянцев XV века. По иронии судьбы, Содерини фигурирует в книге Гордона Брауна под названием «Доблесть: восемь портретов», вышедшей как раз перед его премьерством в 2007 году; впрочем, в брауновской подаче Содерини производит впечатление решительного человека. Перед необходимостью принять непростое решение сам Браун выслушивал куда больше советов, требовал куда более глубоких исследований проблемы и тратил куда больше времени. Неспособность действовать, похоже, была заразна — из ближайшего окружения Брауна ее не подцепил только Эд Болле. В 2000 году Тони высказал мнение, что Казначейством правил скорее Эд, нежели Гордон. И не погрешил против истины. Гордон действительно предпочитал перекладывать бремя решений на чужие плечи. В оппозиции, в тандеме с Гордоном, сам Тони играл аналогичную роль. Эд мог принимать неверные решения, но он их по крайней мере принимал, а не откладывал в долгий ящик.
Влияние Гордона на свое окружение временами просто потрясало. Все, кто с ним работал, уже через несколько лет кардинально менялись. Например, пока Эд Болле был ведущим журналистом «Файнэншл таймс», о нем отзывались как о приятном, милом молодом человеке. Но общение с Гордоном изменило его до неузнаваемости. Лично мне он напоминал Квинта Фабия из макиавеллиевских «Рассуждений», ибо Квинт Фабий попал под влияние тирана Аппия. Вот что пишет Макиавелли о Квинте Фабии: «Превосходный человек, он вскорости поддался ослеплению мелочным тщеславием; под пагубным влиянием Аппия добрый нрав его сделался дурным, сам же он совершенно уподобился Аппию».
27
«Государь», гл. XXV, «Какова власть судьбы над делами людей и как можно ей противостоять».
28
«Государь», гл. XXV, «Какова власть судьбы над делами людей и как можно ей противостоять».