В половине девятого утра 21 июля 1997 года я сидел за письменным столом, и вдруг звонит одна из старших коммутаторщиц и говорит, что у нее на проводе Уильям Хейг, спрашивает премьера. Я несколько опешил. Лидеры оппозиции были в сердечных отношениях с премьером, но столь ранний звонок—явление необычное. «Скажите мистеру Хейгу, мы попозже перезвоним», — распорядился я. Сообщил Тони. Оказалось, он готов говорить с Хейгом. Девушка набрала номер, который оставил ей звонивший. Однако это был вовсе не служебный телефон лидера оппозиции. Слушая разговор, я с нарастающим ужасом убеждался, что Тони общается с каким-то мошенником. У него даже голос был не похож на голос Хейга. Продолжая слушать, я велел личному секретарю сказать работнице коммутатора, чтобы прервала разговор. Тони очень рассердился, причем на меня — разговор с мошенником его забавлял; он сразу понял, что это розыгрыш. Я был удручен своей ошибкой; целый день, в нагрузку к самому разговору, в ушах рефреном звучали слова работницы коммутатора: «Какой-то странный у вас голос, мистер Хейг».
Премьер, который плохо относится к преданным сотрудникам или же отдаляет их от себя, совершает ужасную, а может, и фатальную ошибку.
Уже на второй год нашей жизни на Даунинг-стрит установились новые порядки. Тони издал приказ, согласно которому отныне каждый воскресный вечер старшие чиновники делали доклады по волновавшим его вопросам или предлагали новые стратегии. Отдельные из них являли независимость чиновничьего мышления. В январе 2000 года я зарегистрировал двадцатистраничную «служебную записку по стратегии». Решить, кому ее перенаправить, было непросто — в значительной степени потому, что любой сотрудник, по ошибке не охваченный, мог поднять шум. Нам часто приходилось рассылать подобные документы по факсу или электронной почте советникам-нерезидентам, и я жил в постоянном страхе — вдруг случится утечка информации? Тони, однако, заверил меня: он, дескать, сочиняет «служебные записки», крепко помня об утечках. По понедельникам, с утра, Тони обычно проводил собрание сотрудников в секретариате Кабинета, на каковом собрании освещал основные моменты своего циркуляра; неделя, о которой я веду речь, не стала исключением. В другие дни недели собрания для старших служащих вел я — раздавал задания надень. Тони ежемесячно председательствовал на стратегическом совещании, куда приглашались наши специалисты по выяснению общественного мнения, а также советники-нерезиденты. Тони обожал солнце; если день выдавался погожий, он непременно устраивал совещание на террасе, примыкающей к секретариату Кабинета, а то и прямо в саду Номера 10. Он получал удовольствие от солнечного света, меня же до сих пор преследуют образы застегнутых на все пуговицы ольстерских юнионистов, потеющих на солнцепеке под уговоры Тони пойти на компромисс.
Тони обычно норовил пораньше подняться к себе в квартиру, чтобы самому уложить Лео спать; до рождения Лео он всегда смотрел «Симпсонов» со старшими детьми. У нас почти не бывало пафосных дипломатических или прочих официальных обедов; когда Тони требовалось произнести речь «по случаю», ему обязательно требовалось перекусить перед выходом, а то и поесть основательно, да с алкоголем. В течение недели Тони редко когда занимался красными министерскими портфелями. Мы следили, чтобы он прочитывал все срочные бумаги, но объемистые «стратегические планы» приберегали ему для пятничного портфеля. На выходные Тони всегда брал три-четыре тяжеленных портфеля — так уж у нас повелось. Мы с Джереми Хейвудом по пятницам сидели на работе допоздна — ждали, пока «исходящие» из Уайтхолла окажутся в наших ящиках «для входящих»; нам надо было отсортировать документы для Тони и сделать на них пометки. По выходным Тони буквально закапывался в бумажках в Казначействе, поэтому каждое утро понедельника бывало у нас посвящено расшифровке его комментариев, написанных от руки.
Подытожим: лидер должен доверять своим приближенным, если, конечно, не хочет постоянно отклоняться от избранного курса; в то же время он вправе требовать от приближенных преданности и гарантий, что утечек информации с их стороны не последует. Макиавелли в трактате «Государь» описывает свою встречу с отцом Лукой при дворе императора Максимилиана; так вот, отец Лука заметил о своем господине, что он «ни у кого совета не просит, но по-своему тоже не поступает... ибо император человек скрытный, намерений своих никому не поверяет, совета на их счет не спрашивает. Но когда, по мере осуществления, они выходят наружу, то те, кто его окружает, начинают их оспаривать, и государь, как человек слабый, от них отступается. Поэтому начатое сегодня назавтра отменяется, и никогда нельзя понять, чего желает или что намерен предпринять император, и нельзя положиться на его решение»[83].