В Австралии канцлер Питер Костелло буквально дышал в затылок премьер-министру Джону Говарду. Костелло рассчитывал «вступить во владение» уже во время второго Говардова срока и беспрестанно настаивал на уточнении Говардом вожделенной даты, согласно условиям сделки, которую они заключили, по слухам, еще в 1994 году. Говард назначить дату отказывался, а тех, кто на него давил, называл «самонадеянными наглецами». Лидера, говорил Говард, выбирает партия; лидерство — не переходящий приз. В конце концов Говард объявил, что уйдет в 2007 году. Либеральная партия проиграла очередные выборы, причем две трети опрошенных заявили о своем нежелании видеть премьер-министром Питера Костелло.
Таким образом, затруднения Тони Блэра нельзя назвать беспрецедентными, а исход соперничества «в высшем эшелоне» был более чем предсказуем. Канцлер Тони Блэра являлся одновременно его соперником — и дофином, которому надоело ждать своей очереди. Гордон Браун настаивал на согласии Тони с его, Гордона, наследными правами, однако не желал действовать согласно программе премьера. Гордон, скорее, был склонен к политическому самодистанцированию от наиболее трудных задач, которые в силу своей должности выполнял премьер. Иными словами, наличествовали все ингредиенты для трагедии поистине шекспировских масштабов.
Пикантности этой трагедии придал тот факт, что Тони с Гордоном связывала многолетняя дружба. В Палату общин они пришли вместе в 1983 году. Гордон, старший из двоих, в восьмидесятых доминировал. Тони рассказывал мне, что в тот период они с Гордоном были очень близки. Работали в одном офисе. Первое, что делал Гордон с утра, — звонил Тони; звонком же он завершал день — но не бесконечный разговор с другом. Со слов Тони выходило больше похоже на роман, чем на политическое партнерство в традиционном смысле. В начале девяностых Гордон сменил офис, а Тони за ним не последовал — хотел исчезнуть с его орбиты. Говорил, что Гордон делит людей на два лагеря — тех, кто с ним, и тех, кто против него; это очень раздражало каждого, кто был ему близок. Тони чувствовал: от Гордона надо отдалиться, иначе паранойя ему, Тони, обеспечена.
Охлаждение в отношениях началось еще в 1994-м, причем принятое в том же году решение Тони бороться за лидерство толкнуло Гордона на позицию неприкрытой враждебности; от этой враждебности он так и не избавился. К тому времени как я вернулся из Америки для собеседования с Тони по поводу новой своей должности (сентябрь 1994-го), отношения между Тони и Гордоном были очень сложными — настолько сложными, что после собеседования, по пути обратно в Вашингтон, я ужасно боялся наткнуться в Хитроу, в терминале номер 4, на Гордона с Эдом Воллсом (они также летели в Вашингтон с визитом, который я для них устроил). У меня были четкие инструкции — ни в коем случае не позволить Гордону догадаться о моей новой должности; пришлось скрыться в книжном магазине сети «WH Smiths». На следующий день, встретившись с Гордоном и Эдом уже в Вашингтоне, я ни словом не упомянул, что летал в Лондон.
Гордон так и не смирился с тем, что Тони обскакал его. В сентябре 1998 года я присутствовал на сессии Кабинета, посвященной политическим вопросам, — и был немало удивлен, услышав от двух членов Кабинета, что Гордон, по их мнению, притерпелся к своему «второму номеру». Я никогда не считал Гордона способным простить статус босса младшему товарищу по партии. В «Рассуждениях о первой декаде Тита Ливия» Макиавелли прямо предупреждает о последствиях, могущих проистечь из подобной ситуации: с лицами, не приемлющими нового статуса кво, следует разобраться — немедленно и без сантиментов. «Всякий, кто установит тиранию, но не уничтожит «Брута» и всякий, вето создаст свободное государство, но не уничтожит «сыновей Брута», долго у власти не продержится» (под «Брутом» имеется в виду не тот человек, к которому обращены слова Юлия Цезаря «И ты, Брут?», а Луций Юний Брут, который способствовал избавлению Рима от монархической власти, основал республику и руководил казнью собственных сыновей, осужденных за попытку уничтожить в Риме республику и вернуть монархический строй). Макиавелли опирается на собственный опыт:
«Пьетро Содерини полагал, что терпением и милосердием успокоит в «сыновьях Брута» желание вернуть прежнюю форму правления. Увы, Содерини ошибся. Умный человек, он понимал необходимость немедленных действий, да и амбициозные его противники давали серьезный повод применить к ним крутые меры — однако Содерини так на это и не решился. Ибо не только уповал на терпение и милосердие, якобы способные побороть враждебность, не только надеялся дарами и чинами положить конец неприязни, но и придерживался следующего мнения (которое по секрету высказывал друзьям): всякие энергичные действия против недоброжелателей, любое подавление врагов обяжет его, Содерини, издать законы, противные принципам гражданского равноправия, и облечет его неправедной властью».