Теперь мы вдвоем щеголяли сногсшибательными головными уборами, а сырая солома успела подсохнуть и весело пылала, как праздничный костер. А мы с Чарльзом махали руками над пламенем, прыгали, точно парочка дервишей, и водили рамками в дыму, чтобы выбить пчел с их позиций, и тут же инстинктивно пригибались и отскакивали, потому что сетка защитная или не сетка, а пчелы, устремляющиеся пулями в атаку в темноте, хоть кого заставят занервничать. Что, по их мнению, мы проделывали, судить не берусь, но ставлю что угодно, о пчеловодстве они не подумали.
Тем не менее от пчел мы наконец избавились, унесли рамки в кухню и извлекли из них мед. Наговорив столько о пчелах, я воздержусь от описания этой операции, а скажу только, что мы перемазали медом все, что только возможно (нас предупреждали, что так и будет), и занимались мы этим с девяти вечера до часа ночи… включая, правда, мытье дверей, пола, стен и самих себя, а не только извлечение меда. А когда кончили, у нас было ровнехонько двенадцать распроклятых банок.
Чарльз сказал, что, несомненно, мед подъели пчелы — извлечь его следовало бы еще в августе. И еще он сказал, что вторым ящиком — а в нем добрых двадцать восемь футов — мы займемся по возвращении из Прованса.
Как чудесно было сознавать, что до отъезда нам не придется повторять эту маленькую операцию. Но еще чудеснее были слова, которые произнес Чарльз, когда мы уже лежали на серебристом песке пляжа под соснами, а позади нас в кустах весело цвирикали цикады, вокруг не было ни единой пчелы. Чарльз сказал, что вот он подумал и пришел к следующему выводу: раз пчелы так сильно переживают, то он оставит им второй ящик, и ведь в таком случае ему не придется кормить их зимой.
У меня возникло ощущение, что меня помиловали накануне казни. Клянусь, даже жаркое солнце Прованса засияло еще ярче. Добрых пять месяцев, прежде чем я должна буду хотя бы вспомнить о пчелах — а может, они до весны вообще покинут улей, или вымрут, или еще что-нибудь в том же роде.
Дожидайся! И на таком количестве меда они еще больше окрепли. Считается, что при хорошей погоде пчелы начинают размножаться в январе, и наши занялись этим с таким усердием, что в феврале нам пришлось их подкармливать.
В марте одна отплатила Чарльзу, ужалив его. А его сопротивляемость, как он меня ни уверял, не только не усилилась, а наоборот, он стал чувствительнее к пчелиному яду, и этот укус в мгновение ока превратил его лицо в подобие тыквы, и, когда он разбудил меня ночью около трех и сказал, что чувствует себя довольно плохо, я могла сказать только, что выглядит он еще хуже. Глаза у него превратились в зловещие щелочки, щеки вздулись, как два резиновых мячика, причем и лицо, и уши, и шея были огненно-красными.
Тревожней ночи я не запомню. Я дала ему аспирин, уповая, что его язва не взбунтуется, и с трепетом ждала рассвета. А еще я произносила монолог на тему «Пчелы, и Для Чего Нам Понадобилось Их Заводить?». Утром Чарльз без всяких проволочек отправился к врачу.
— А вам обязательно и дальше их держать? — практически процитировал меня доктор, а когда Чарльз ответил, что да, непременно, доктор (видимо, Чарльз был у него не первый такой) только вздохнул и выписал рецепт. На таблетки, которые Чарльз должен был принимать три недели, что обеспечит ему несколько месяцев иммунитета.
Однако после этого он стал осторожнее, не горя желанием проверить свой иммунитет на практике, а поэтому все откладывал и откладывал осмотр улья, так что в июле пчелы зароились, как и следовало ожидать.
Пчелы, во всем следующие правилам, роятся только во второй половине дня, так что началось это, видимо, в тот день, когда мы с друзьями, навестившими нас по дороге в Корнуолл, отправились посмотреть львов в Лонглите. Погода стояла безветренная, солнечная, знойная — в самый раз, чтобы любоваться львами на фоне искусственного вельда. И вот мы любовались, как они принимают солнечные ванны на своих площадках, величественно возлежат всем прайдом, и даже с восторгом обнаружили огромного черногривого льва, который лениво разлегся на боку под кустом всего в трех шагах от нашей машины. Мы любовались, даже не подозревая, какие волнующие события происходят в нашем личном заповедничке в Долине.
Когда пчелы роятся, они повисают с мигрирующей царицей на ближайшем дереве или еще на чем-либо подходящем, пока разведчицы отправляются на поиски нового обиталища. Иногда они находят его быстро, и через час рой улетает. Но иногда они более разборчивы, и рой остается на дереве на ночь. Видимо, это и произошло с нашими. Примерно в десять часов на следующее утро я, все еще думая о львах, вышла в сад — и просто остолбенела; со стороны живой изгороди по ту сторону дороги доносилось жужжание гигантской юлы, а взглянув туда, я увидела, что над ней висит занавес, словно сотканный из насекомых. Так толкутся комары, только движения этих были куда лихорадочнее. И пока я смотрела, не веря своим глазам, занавес, колыхаясь, начал удаляться вверх по Долине, оставив после себя внезапную, очень заметную тишину.