До этого прошло несколько дней. Для первого вылета пчел после зимы необходимо солнце и тепло, но затем Чарльз пришел и сообщил, что одна-две выбрались… а на следующий день еще две-три… а еще через пару дней разразилась катастрофа. Перед ульем валялась груда мертвых пчел.
Однако дело обстояло не так плохо, как могло показаться. По справочнику выходило, что причина не болезнь, а просто истощились их запасы. Необходимо было немедленно снабдить их пищей, хотя, подозреваю, спешка, на которой настаивал Чарльз, была не столь уж обязательной, тем не менее я в окружении немытой посуды спешно готовила пасту для пчел, а он стоял наготове, чтобы броситься с ней к ним, едва она остынет.
Ну, остыла она достаточно быстро. К тому времени, когда я успела наполнить три блюдечка, остальная в кастрюле так затвердела, что я выковыривала ее несколько дней.
Вы когда-нибудь пробовали пасту для пчел? Вкус совсем как у помадки. Нам она понравилась. И Аннабели тоже — получив несколько кусочков, она до конца утра маячила на склоне напротив кухонного окна, облизывая губы и проверяя, не начали ли мы варить еще. Но самое главное, она понравилась пчелам. Чарльз выкладывал ее по одному куску на крышку улья. Первого куска им хватило на неделю. После этого они принялись за следующие с таким рвением, что я как будто каждый второй день варила пасту и выламывала ее из кастрюли.
Потом, однако, мне удалось перейти на пчелиный сироп, готовить который куда проще, чем пасту. Она — зимний корм, когда пчелы почти не покидают улья, и если давать им жидкий корм, они пачкают улей и умирают.
Но теперь они уже вылетали наружу — сначала десятками, потом сотнями, а затем, по мере того как погода становилась все теплее, так и тысячами. Именно на этом этапе Чарльз, к тому времени протоптавший четкую тропку вверх по склону, заметил движущийся по ней беззаботно задранный черный хвост. Это как-то поутру Соломон отправился Посмотреть, Что Там На Вершине. К счастью, день, против обыкновения, выдался пасмурный, и пчелы не летали. Когда Чарльз нагнал его, Соломон уже терся головой об угол улья и мурлыкал. Нигде не было видно ни одной пчелы, но, сказал Чарльз, внутри улья они тоже замурлыкали — и очень громко.
Еще одно развлечение: мчаться вверх по тропинке за Соломоном, который, хотя прежде никогда даже не приближался к этому углу сада (почему мы и установили улей именно там), теперь вел себя так, будто был электропоездом, а тропка — рельсами, свернуть с которых он никак не мог. Со временем он предпочел улью мышиную норку у конюшни Аннабели, а поскольку мы знали, что Соломон абсолютно целеустремлен и поджидание мыши у норки останется в повестке дня на долгие недели, можно было расслабиться.
А пчелы все это время собирали пыльцу, которой кормят свою молодь. Они таскали пыльцу ивы, пыльцу лещины, пыльцу боярышника… мне приходилось верить Чарльзу на слово, как замечательно они выглядят, когда мужественно ползут по приступке к летку, а на обеих задних ногах топорщатся корзиночки, битком набитые пыльцой. Сама я все еще близко к улью не подходила. За работой я увидела их только, когда боярышник отцвел, бузина еще не зацвела, и в промежутке они устремились в огород на маки.
И уж дали себе волю! Не перелетали с цветка на цветок, как на боярышнике, а забирались в чашечку, терлись о тычинки, точно щенок о коврик, таким способом заполняя пыльцой корзиночки на задних ногах, словно скребки, и в мгновение ока улетали с грузом. Цвета красного вина от налипшей пыльцы, с двумя корзиночками винного цвета пыльцы, свисающими под брюшком, как бомбы под самолетом,
Увлекательнейшее зрелище! Возможно, и из меня вышел бы пчеловод, но как раз тут Чарльз был ужален. И не когда он стоял возле улья. Хотя тогда он был бы в сетке. Нет, он стоял от улья далеко и с интересом наблюдал, как они трудятся. И видимо, внушил подозрения пчеле-охраннице, и она подлетела прогнать его. После чего запуталась у него в волосах и ужалила в голову, потому что не сумела выпутаться. О чем я узнала, когда он кинулся вниз по склону, громогласно зовя меня на помощь. Легче сказать, чем сделать! Пчела все еще жужжала, как безумная, у него в волосах. И брать ее пальцами мне никак не хотелось. А потому я нашла другой способ и хлопнула его по голове. Да, пчелу я ухлопала, но заодно практически и Чарльза, так он, во всяком случае, утверждал. Своим ударом я загнала жало ему в череп. Когда я прихлопнула пчелу, она сидела у него на лбу, а жало я обнаружила на затылке, но он твердо стоял на том, что оно оказалось там по моей вине.
Как бы то ни было, жало я извлекла, на голове у него вздулась небольшая опухоль, совсем небольшая… А, пустяки, заверил он меня, стоит привыкнуть, и дело с концом. Заявил он это с мужеством человека, который, продрожав несколько дней, все-таки решился на прививку.
Когда он был ужален во второй раз, то выразился иначе. Произошло это несколько недель спустя, и в течение этого срока он никогда не входил в сад без сетки, приобретя новую, так что успел наловчиться вставлять в улей рамки. Это приспособления, которые вставляются в улей, чтобы пчелы заполняли их медом. Для этого снимаете крышу, дымите на пчел, чтобы их успокоить, устанавливаете рамку, и черт вам не брат!
К несчастью, наступает момент, когда надо рамки вынимать, а это уже не так просто. У пчел есть привычка все закреплять на своих местах с помощью вырабатываемого ими клея, который называется прополисом, и если не смазать края рамок вазелином — о чем Чарльз благополучно позабыл, — разделить их возможно только ломиком. А Чарльз намеревался забрать несколько рамок. Он ходил туда накануне вечером и обнаружил, что прилетная доска покрыта слоем пчел дюймов пять. И, заглянув под крышу, увидел ту же картину. Он решил, что они собираются роиться, а этого ему хотелось избежать. Поэтому он позвонил знакомому пчеловоду, который посоветовал ему заменить гнездовой корпус. Это их успокоит, сказал знакомый пчеловод. Если у них появится больше места для молоди, они роиться не станут.
Беда была в том, что гнездовой корпус находится в самом низу под рамками. То есть сначала требовалось вынуть все рамки. Как бы то ни было, поутру Чарльз отправился вверх по тропинке с дымарем, сеткой и подготовленным гнездовым корпусом. Я на огороде выкапывала молодой картофель для обеда, а вокруг царили безмятежные мир и спокойствие, как вдруг я услышала, что Чарльз опять мчится вниз и взывает о помощи.
На этот раз речь шла не об одной пчеле. За ним гнался целый рой, когда он вылетел из плодового сада, словно Везувий в момент особенно бурного извержения. Я кинулась на кухню, налила воды в ведро и доблестно бросилась навстречу, чтобы облить его… но тут же остановилась, сообразив, что ведерко воды особого впечатления на эту тучу не произведет, а вот на меня они накинутся. Чарльз в муках кричал:
— Зажги картон!
(Картон жгут в дымарях, но я не могла сообразить, где его искать и как быстро зажечь, когда найду.)
Вместо этого я смяла пару газет, бросила их на лужайку у стены, подожгла и крикнула, чтобы Чарльз пробежал по дороге и повис на стене. Он так и поступил. Стена защитила его от огня, а дым прогнал рассерженных пчел… Но это далеко не было счастливым концом.
Я отвела Чарльза на кухню и извлекла жала. Десять из запястья, где задралась перчатка, когда отказал дымарь, четыре из другого запястья и по одному из обоих колен — он для этой работы надел самые старые из своих рабочих брюк, все в прорехах. И пока он объяснял, что чувствует себя не очень, но должен вернуться, потому что улей лежит разобранный, в парадную дверь постучали, и, открыв, я увидела одну из наших соседок, славившуюся своей вежливостью — ей крайне неприятно беспокоить нас, сказала она, но ее ужалила наша пчела.
В голову, сказала она. Когда она заворачивала за угол. Не буду ли я так добра извлечь пчелу из ее волос?
Волосы у нее оказались очень густые, и я не сумела найти чертово насекомое. Кинулась назад в дом, схватила в ванной полотенце и терла ей голову как бешеная, пока пчела не выпала, а тогда выдернула жало и полила укушенное место раствором соды, которым лечила Чарльза.
Потом извинилась — мы сейчас в некоторой запарке, и она ушла, а из-за угла выскочил Чарльз, говоря, что Должен вернуться к своим Пчелам, и тут… честное слово, это была настоящая сцена из древнегреческой трагедии! Он неожиданно опустился на колени и растянулся поперек крыльца.