Редакция журнала попыталась организовать дискуссию, но откликнулся лишь поэт Кирилл Ковальджи (см. его статью “Избави нас от дикостей!” в № 10), которому приднестровская проблема особенно близка, ибо он, что называется, “из румын”. Политически он не поддержал Бершина: “О чем умалчивает Ефим Бершин? Он, говоря о приднестровцах, которым грозила „румынизация”, решительно не упоминает о том, как полвека „молдовенизировали” бессарабцев. Это был уникальный случай в истории, редкое издевательство. Я был тому свидетелем...” Тем не менее нравственные оценки поэтов совпали. Ковальджи сочувственно цитирует слова коллеги: “Трагедии никогда не имеют разумных причин, потому что, как правило, являются следствием чьего-либо безумия... <...> Никакой рынок, никакая власть, никакая экономика не стоят человеческого мизинца”.
Дмитрий Бобышев. Я здесь. — “Октябрь”, 2002, № 9 <http://magazines.russ.ru/October>
Главы “Юный Бродский”, “Московские знаменитости”, “Друзья-соперники”, “Поздняя Ахматова” и другие. Иногда такое чувство, что автор простодушно не замечает целомудренной “сенсационности” некоторых эпизодов. Начало публикации см.: “Октябрь”, 2001, № 4; 2002, № 7.
Ирина Василькова. Темный аквалангист. Стихи. — “Знамя”, 2002, № 9.
.......................................................
Как из шкуры змеиной, выпрастываясь из тела,
из сплошных несуразиц — биографии, гендера, пола,
с тобою рядом все летела бы и летела —
вот оно — после — воздушная наша школа.
См. также: Ирина Василькова, “О первородстве” — “Вышгород”, Таллинн, 2002, № 3-4 <http://www.veneportaal.ee/vysgorod>
К. И. Глобачев. Правда о русской революции. Воспоминания бывшего начальника Петроградского охранного отделения. — “Вопросы истории”, 2002, № 7, 8, 9, 10.
Приведем из кратковременного периода, когда Глобачев был арестован Временным правительством, которое склоняло его к сотрудничеству и вынуждало “делиться опытом”.
“<...> Переверзев (министр юстиции. — П. К. ) заявил, что новая власть не может прибегать к недостойным приемам царского времени, то есть к внутренней агентуре. Услышав это, я пришел к заключению, что мы не можем говорить с ним на одном языке и что Переверзев обнаруживает полную тупость и непонимание в данном вопросе. Однако я его все-таки спросил: какими же способами вы можете узнать, что замышляют ваши политические противники и в чем заключается их деятельность. Переверзев ответил: „Благодаря молве, слухам и анонимным доносам”...” (№ 9).
“Между прочим, мне был задан вопрос, правда ли, что Ленин был секретным сотрудником Охранного отделения, на что я ответил, что, к сожалению (курсив мой. — П. К. ), он таковым не был” (№ 10).
Владимир Губайловский. Открытая форма. — “Дружба народов”, 2002, № 9.
Это рецензия. “Для [Елены] Долгопят нет особой разницы между условно фантастическим и столь же условно реалистическим сюжетом. Ее проза более всего напоминает реальность сновидения. Причем ей удается сделать героем этого сна самого читателя. Он пытается как бы припомнить, зачем он здесь, куда он направлялся, когда встретился с героем, — и припомнить не может. Мастерство писателя заключается в том, в частности, что существование ее персонажей происходит на границе пробуждения, и никогда нельзя сказать — проснулся ты уже или длится твой сон”.
Владимир Губайловский. Живое сердце. Хроника прошедшего времени. — “Дружба народов”, 2002, № 10.
Вы не поверите, но все вышесказанное более чем применимо и к этой большой поэме. В части мастерства уж точно. И хотя герой в конце произведения просыпается, “никогда нельзя сказать — проснулся ты уже или длится твой сон”.
А поэма — как зеркало в зеркале: ужас жизни отражается в тоске по ней самой, уходящей, подлинной и желанной. Строгая и на первый взгляд элементарно сюжетная фантасмагория прикрывает собой что-то очень важное, что Губайловский перестал хотеть держать только в себе. А я и когда в рукописи “Живое сердце” читал, было как-то тревожно.
Констан Зарян. “Ключ и к нашей душе”. С армянского. Перевод Ирины Карумян. — “Дружба народов”, 2002, № 10.
Фрагмент из цикла “Страны и Боги”, состоящего из двух книг — “Испания” и “Соединенные Штаты”, написанного в середине 30-х годов. Здесь — кусочек “Испании” (“Испания”, “О смерти и любви” и испанская легенда “Царь Армении Левон”). Автор (1885 — 1969) — гордость армянской культуры, великий поэт, прозаик, эссеист, культуролог и философ. Наследие и широта его интересов огромны. В этом смысле (и не только в этом) он очень похож на столь же трудолюбивого Октавио Паса. Зарян жил в Европе, выпустил десятки книг, сохранилась его огромная неопубликованная переписка с многими деятелями европейской культуры — от Эмиля Верхарна до Мигеля де Унамуно.