Здесь переварены все жанры, фантастически смешаны смысловые, словесные и культурные слои. И все для одного: “Говоря о других, мы говорим преимущественно о себе, потому что мы ищем себя повсюду”.
И. П. Зимин. “Забытый” великий князь. — “Вопросы истории”, 2002, № 10.
О Николае Константиновиче Романове (1850 — 1918) — первом ребенке в семье великого князя Константина Николаевича и Александры Иосифовны — принцессы Саксен-Альтенбургской. О князе-изгое, объявленном сумасшедшим после странной кражи драгоценностей из ларца его матери. О шестилетней ссылке, о переезде в Ташкент, где и закончились загадочные дни его. В Средней Азии князь осушал земли, организовывал научные экспедиции, выстроил на собственные средства 12 русских поселков. Здесь же рассказывается о его венчании с пятнадцатилетней девочкой и письме царю с отказом от регалий. Политическая реабилитация “забытого” князя произошла после вступления России в мировую войну. Николай Константинович получил звание “Почетного члена Голодно-Степского местного отдела, состоящего под Высочайшим Его Императорского Величества Покровительством общества повсеместной помощи пострадавшим на войне солдатам и их семьям”. Точная причина его смерти — не ясна, однако похоронен он был в самом центре Ташкента, в склепе у Георгиевского собора.
Владимир Кантор. Рождественская история, или Записки из полумертвого дома. Повесть. — “Октябрь”, 2002, № 9.
“Мы постояли в туалете у окна, откуда был виден морг”.
Это, пожалуй, вторая повесть (где действие от начала до конца происходит в больнице), которой я по-читательски смог довериться (за последние годы). Первая — малоизвестная и — против этой — откровенно автобиографическая “Басманная больница” покойного Георгия Федорова.
Т. Л. Лабутина. Восприятие английской культуры в России в эпоху Петра I. — “Вопросы истории”, 2002, № 9.
“Петр хорошо понимал, что Россию на Западе всегда ожидают „пренебрежение и недоброжелательство”. Однако историческая необходимость заставляла царя заимствовать у Запада всевозможные новшества и переносить их на российскую почву”. О нагнетании антирусских настроений, которые обострились после Полтавской битвы и успехов нашего флота на Балтике, ясное представление дают статьи Д. Дефо, которые здесь обильно цитируют. “Родитель” Робинзона считал, что царь, который тиранит свой народ, не может обладать “духом истинного величия”, что тиран не может быть героем.
Инна Лиснянская. За ближним забором. — “Знамя”, 2002, № 9.
Стихи марта — апреля прошлого года. Тут есть и портрет соседа — Олега Чухонцева.
Сквозь щели забора я вижу фигуру затворника —
Он худ и очкаст и с граблями в гибкой руке,
Сегодня он накануне Страстного Вторника
Метет прошлогодние листья по руслу дворика —
Но граблями жабу обходит, как рыбу веслом — в реке.
См. также ее стихи в настоящем номере “Нового мира”.
И. В. Павлова. Понимание сталинской эпохи и позиция историка. — “Вопросы истории”, 2002, № 10.
“В литературе замечена такая особенность тоталитарного языка (сиречь навязываемого „сверху” лексикона. — П. К. ), как полная или частичная трансформация семантики этической в семантику политическую, политизация этического, что нашло свое выражение в противопоставлении советской морали и морали буржуазной, сопровождающемся аксиологической поляризацией; в изгнании из советской морали ряда традиционных этических норм”. Это когда, например, слово “моральный” получает синоним “идейный”. И затем сращивается с ним, образуя идеологему “морально-идейный”, “морально-политический”.
Приведен один из узловых пунктов — основной же мотив, без сомнения, важного и ценного текста в том, что историку, оценивающему сталинское время, нельзя руководствоваться только исследованием сохранившихся источников — ему (историку) необходима нравственная позиция (не путать с морализаторством). Разнообразные примеры весьма убедительны.