Правда, мне не кажется, что участившиеся выступления П. по ТВ — ему на пользу. Тут наметились расхождения. Мария считает, что это очень хорошо — не столько для него, сколько для ТВ, которое со своей пошлой рекламой, разнузданными фильмами, сумасбродной эстрадой и тупыми развлекаловками только губит несчастную молодежь.
П. же, по ее мнению, этому разврату противостоит — и голосом своим, и образом в целом. Он как бы демонстрирует, каким может и должен быть человек — ни слава, ни деньги, ни масскульт его не берут. Как был настоящим, так и остается. Он в массы совсем иную идею несет, возвышающую, красивую. Он как вестник другой жизни.
Может, он ее и несет, но и масскульт свое тоже берет, оставляя следы — что-то вроде крошечных рубцов, которые, может, и не особенно видны, однако тем, кто только П. и дышит, увы, заметны.
Странно, что Мария этого не видит. Ее это его усилившееся кокетство почему-то не удивляет, даже и женственность.
“Какая ерунда! — отмахивается она. — Не придумывай!”
Получается, что я возвожу напраслину на П., который не только не изменился к худшему, но, напротив, стал еще... В общем, вырос. А я вроде его опускаю — в силу собственного несовершенства.
Ну что женственность! А если даже и женственность, то что? И при чем тут слащавость? Нет никакой слащавости, просто он так держится, ничего особенного, а тем более порочного. Это я вроде как от собственной испорченности.
Человек все норовит исказить, даже самое чистое и возвышенное. Снизить до своего уровня. Не так-то просто верить в простоту и чистоту — в силу собственной греховности. А бывает, что и ревность к ним, потому что сам не такой.
Я чувствую свою вину, но ничего не могу с собой поделать. П. изменился, я вижу это — кроме кокетства и женственности да и слащавости в его исполнении появилось еще что-то неприятное, что мне трудно определить. Ну вроде как излишняя самоуверенность, самодовольство, даже самоупоенность. Я не хотел бы этого замечать, но что поделать, если это настолько задевает меня (в силу любви) и лишает его образ прежней монолитной, тихой и честной цельности.
Нет в нем прежней гармонии.
Мария обижается. То есть вида не показывает, но я-то замечаю. Она стала еще больше восхищаться П. — не исключено, в пику мне. Моим сомнениям. Моему критицизму. Она стала еще чаще включать арии в его исполнении, чаще смотрит концерты по ТВ — в надежде увидеть его, и когда он появляется, она зовет меня не так охотно или не зовет вовсе.
Несколько раз я заставал ее сидящей в одиночестве перед экраном во время его выступления, а однажды она, едва расслышав мои шаги, тут же телевизор выключила.
Словно черная кошка пробежала.
Даже если я слушаю молча и потом тоже ничего не говорю, все равно она напрягается. Что-то непоправимо изменилось в наших отношениях. И все из-за того, что я несколько раз критически высказался в адрес П. Словно мы вдруг сразу утратили то счастливое чувство духовной (и прочей) близости, которое соединяло нас. И все мои попытки восстановить утраченное разбиваются о ее непримиримость. Ее сухость и затаенность растут с каждым днем, даже взгляд стал каким-то уклончивым и недружественным.
Хорошо, пусть я не прав, и П. нисколечко не изменился, а даже стал еще лучше, еще совершенней, и голос его, и весь образ просветляют и умиротворяют. Но если это так, то почему мы с Марией не можем удержать эту умиротворенность и где эта светлая энергетика, которая прежде действовала на нас? Кто виноват?
Даже если я допустил ошибку, то разве голос П., его образ не должны были бы примирить нас? Получается, я все-таки прав: в нем что-то не то, а несогласие Марии — лишь дань слепому упрямству, готовому отступиться от истины в угоду самолюбию или еще чему-то. Это горько, это обидно, а любая попытка переубедить только еще больше усугубляет разлад между нами.
С некоторых пор чем больше я слушаю П. и смотрю на него (а я делаю это все реже и реже), тем яснее мне моя правота. И тем больнее мне слепота Марии. Но я готов все забыть и вообще не касаться этой темы, если бы Мария сменила гнев на милость.
Трещина, однако, только увеличивается: Мария молча избегает меня, как будто я чужой, нам не о чем разговаривать, а если все-таки удается, то тут же спор и взаимное раздражение. Я не знаю, с какой стороны подойти к ней, чтобы встретить прежнее понимание и симпатию. И самочувствие такое, словно в чем-то провинился, хотя никакой вины за мной нет. В конце концов, разве человек не имеет право на собственное мнение?