Виктор Некрасов. Король в Нью-Йорке. Рассказ. Публикация В. Кондырева. Послесловие Л. Лазарева. — “Знамя”, 2003, № 9.
Чудесный рассказ-фантасмагория о тайной квартирной встрече Алексея Николаевича Косыгина и Александра Федоровича Керенского — с обильным возлиянием и спорами о судьбах истории. Прочитав его, я понял, как могло случиться (об этом пишет в послесловии Лазарь Лазарев), что рассказ из некрасовского сборника “Саперлипопет…” — о встрече скучающего Сталина с автором книги “В окопах Сталинграда” — был воспринят в свое время некоторыми открывателями сенсационных исторических происшествий как непререкаемый исторический факт.
Мастерство не пропьешь, это тоже факт.
Антон Нестеров. Герменевтика, метафизика и “другая критика”. — “Новое литературное обозрение”, № 61.
В частности, интереснейший анализ поэтики одного из самых загадочных и ярких современных поэтов-метафизиков — Александра Миронова, его “подзвучка” и “подсвеченность” Мандельштамом, Цветаевой, античной мифологией.
“До сих пор в некоторых исследованиях главным признаком метафизической поэзии считается особая усложненность речи, причем эта усложненность воспринимается как сугубо литературное явление. Тем самым оказывается невозможным понять подлинный смысл текстов английских поэтов-метафизиков, — а также то, почему для них столь значимо название „метафизики”. Эти тексты имеет смысл читать в контексте философии, истории, иконографии — а не только литературы; тогда, например, и „метафора” у метафизиков становится не только литературным явлением, но и конкретной отсылкой к разнообразным контекстам. „Сложность” поэтов-метафизиков — это свойство особой, исторически конкретной (но внутренне разнообразной) группы поэтик. Текст поэтов-метафизиков всегда отсылает к многоуровневой реальности за его пределами”.
Ольга Седакова. Из цикла “Начало книги”. Стихи. Слово после вручения премии. — “Континент”, № 116 (2003, № 2, апрель — июнь).
Процитировав свои юношеские стихотворные строки (“Не всю еще душу прозябли, / Не всю еще смуту снесли, / Чтоб вызвать прощения каплю / У безмерно виновной земли”), лауреат премии Александра Солженицына итожит: “Даже эти далеко не блистательные строки начинающего автора рядом с его же взрослыми прозаическими рассуждениями дают почувствовать — или предчувствовать, — что такое возможность поэзии, возможность искусства, возможность смысла и чувства, являющихся вместе с формой, то есть в своей истинной простоте: воплощенных. Я сказала бы: это возможность души в мире, который делает все, чтобы душа была невозможной. Об этой возможности и говорил опыт внутреннего освобождения, происходивший во многих формах и во многих лицах в конце зловещей эпохи. Мы начинали верить, что нам есть что сказать людям. То, что складывалось в ответ на историю, я назвала бы поэтикой выздоровления, поэтикой целительства”.
Александр Скидан. Сумма поэтики. — “Новое литературное обозрение”, № 60.
Рецензия на вышедший год назад двухтомник Елены Шварц.
После обстоятельного сравнительного анализа двух поэтических миров — Бродского и Шварц, примечательно прорисованы обобщающие портретные черты поэзии последней: “Многие стихотворения Шварц начинаются со своеобразного ритмического прощупывания, „настройки” (так настраивается перед концертом оркестр), спонтанной скороговорки, выбрасывающей разнонаправленные пучки-щупальца интенций-аффектов. И только позднее, к пятой-шестой строке, возникает рифма, начинает проступать рисунок просодии. Эта характерная открытость конструкции позволяет говорить о поэзии Шварц в терминах становления: никакой статики, никакой заданности; форма рождается из самодвижения экспрессивных жестов, из нервных импульсов и шоков, из окрашенных аффектом перебоев дыхания, визуальных восприятий („видений”), даже как отражение психосоматических, „подкожных” вибраций. Это непрекращающийся процесс, отрицание любого заранее полагаемого целого, отрицание статической тотальности. В таких же динамических отношениях находятся и лексические ряды (по богатству словаря Шварц, наверное, делит в русской поэзии с Хлебниковым первое место): в пространстве стихотворения сталкиваются славянизмы, просторечия, высокая церковная и наукообразная лексика <…>, эзотерическая терминология, латинизмы и т.д. — речевой поток, подобно воронке, вбирает в себя все, дробя и высвобождая древние, забытые, периферийные пласты значений, „заумную”, „заклинательную” энергию слова”.