Читая книгу Старкиной, я вспоминал выражение Виктора Шкловского: “Пишем для человека, а не для соседнего ученого”. Именно “для человека” создана эта биография. Ее с пользой прочтут вузовский преподаватель, толковый школьный учитель, стихотворец, просто любитель литературы. Ну, и специалисты-хлебниковеды тоже, если поднимутся над ревностью. А ревновать есть к чему: книга напрашивается на чтение, а не на помещение в шкаф. Издательство “Вита Нова” блеснуло забытой было роскошью: цветные иллюстрации на вклейках, черно-белые в тексте добавляют книге дополнительное измерение. Никакой декоративности — одна функциональность: изобразительный ряд дает представление и о рукописях поэта, и о культуре футуристической книжности.
Простота и прозрачность на всех уровнях — вот что подкупает в первую очередь. “Хлебников страстно хотел, чтобы его услышали, но все было напрасно. Даже люди, ценившие его и искренне желавшие ему добра, не всегда могли понять его и уследить за полетом его мысли <…> Может быть, если бы окружающие больше прислушивались к его словам, некоторых трагических ошибок русскому обществу удалось бы избежать. К сожалению, слишком часто смелые идеи поэта казались каким-то бессмысленным чудачеством”. Без стилистических претензий написано, ясно.
Самый простой и в то же время самый трудоемкий для биографа путь — следовать естественной очередности событий, честно тянуть хронологическую нить, точно сообщать о пространственных перемещениях героя (вот уж где уместно слово “хронотоп” как эмпирическая реальность). Старкина пишет, так сказать, ad narrandum, а не ad probandum (то есть для рассказа, а не для доказательства). Без перескоков, без временнбых скачков, без тормозящих пространных рассуждений. В итоге достигается, говоря современным словечком, “драйв”. Читателю есть над чем задуматься, но бороться со скукой не приходится.
Житейское поведение Хлебникова — проявление его абсолютной внутренней свободы, естественности и сосредоточенности на главном деле. Эта мысль Старкиной абстрактно не декларируется, но прочитывается в книге довольно явственно. Рассказывает ли нам биограф о неизбежных размолвках поэта с родными, в особенности с отцом, цитирует ли известный рассказ Юрия Анненкова о том, как Хлебников тащил кильку вдоль скатерти, потому что “нехоть тревожить”, припоминает ли шкаф, мешавший думать и за то выставленный наружу через окно, — все это не бог весть какие аномалии. Да кто из нас совершенно нормален в быту? Кто не терял деньги и не тратил их бестолково, кто не наносил злостного ущерба собственному здоровью по элементарной неосторожности! Никакой Хлебников не безумец, он увлеченный труженик слова, столько успевший сотворить за неполные тридцать семь лет.
А нестандартные поступки и жесты — это внешнее проявление непрерывно идущего в творце болевого процесса. В чем состоит природно-конституционная профанность большинства литературоведов? В незнании той боли, что неразлучна с рождением нового слова. Писание статей и монографий трактатного типа — занятие трудоемкое, но безболезненное, оно эмоционально не роднит исследователя с художником. Не помогает и опыт сочинения литературоведом самодеятельно-любительских стихов. А вот процесс написания писательской биографии требует перевоплощения в творца. Не у всех это получается. Старкина своего героя чувствует — это ощутимо на уровне интонации, в композиционном ритме.
Особая проблема — цитирование. Внедрить стихи героя-поэта в житейскую фабулу, пережить их вместе с читателем — задача нелегкая. Старкина с нею справляется, удачно цитируя легендарные стихи Хлебникова в сочетании с повествовательно-автобиографичными.
При знакомстве с книгой мне показалось поначалу, что здесь недостаточно освещено отношение Хлебникова к большевистской революции, не отрефлектирована сложная связь-перекличка философско-языковой утопии поэта-будетлянина с коммунистической утопией, пришедшей к власти. Ведь, по свидетельству Юрия Анненкова, “эгоцентрический восторг” вызывали у Хлебникова сочетания “Эр Эс Эф Эс Эр, че-ка, Нар-ком, аххр!”, в них он видел “заумный язык”, слышал свою “фонетику”. Тут вроде предполагаются адвокатские услуги, защита от обвинения в “советскости”. Но прямолинейный политико-публицистический комментарий, наверное, нарушил бы цельность рассказа. Важнее содержащееся в книге эмоциональное ощущение беззащитности героя перед жестокостью бытия, в том числе и советского.