В предисловии к книге ее редактор-составитель Альберт Ширяев привел остроумное высказывание Колмогорова о природе математического поиска: “В каждый данный момент существует лишь тонкий слой между тривиальным и недоступным. В этом слое и делаются математические открытия”. Мне кажется, что это относится не только к математике, но и к любому творческому поиску. И с каждым открытием этот тонкий слой немного сдвигается, захватывая новую область непознанного. Книга воспоминаний о Колмогорове тоже немного расширила пространство познанного. Ее авторы — математики, но на этот раз объектом познания стала не новая теория, а жизнь гениального ученого, что не менее захватывающе.
Владимир Губайловский.
1 “Ныне Григорий Исаакович Баренблатт — иностранный член Лондонского Королевского общества, Национальной академии наук США, Американской инженерной академии, Академии искусств и наук США, Академии Европы и ряда других авторитетных научных сообществ мира”. (Примечание Владимира Успенского.)
2 Немзер Андрей. Неизбежность простых вопросов. — “Время новостей”, 2006, 23 мая <http://www.vremya.ru/2006/87/10/152488.html>.
КНИЖНАЯ ПОЛКА ЕВГЕНИИ ВЕЖЛЯН
+ 5
Константин Кравцов. Парастас. Стихи. М., “АРГО-РИСК”; Тверь, “Kolonna Publications”, 2006, 56 стр. (Приложение к журналу поэзии “Воздух”, вып. 14).
Поэзия Константина Кравцова необычна не только потому, что автору удалось создать особую, ни на кого не похожую, манеру письма, но и в силу причин, которые могут показаться внелитературными: Константин Кравцов не только поэт, но — и даже в первую очередь — православный священник. То есть противоречие здесь если существует, то применительно именно к нынешней литературной ситуации: просто священнический сан не вяжется ни с несколько декадентским имиджем современного поэта, ни с представлением об актуальной поэзии, к которой тексты о. Константина, без сомнения, имеют прямое отношение. И то, и другое — и модус бытия поэтом, и сама эстетически продвинутая поэзия — предполагают либо растождествление с эстетической традицией, либо этический эксперимент. Бытие же священником — напротив, примат догмата, в рамках которого и эстетическое само по себе и “в себе” лишено самоценности. Творчество — право на него — необходимо еще обосновать. Но это почти нерешаемое и крайне напряженное противоречие, собственно, и вводит поэзию Константина Кравцова в поле риска, где догмат и эстетическое дерзновение, вера и духовный поиск находят разрешение в органичном, но неожиданном синтезе — сочетании приемов семантической поэтики (Мандельштам — один из ближайших истоков поэзии Кравцова) и христианской экзегезы. Обыденное, выступающее в облике мирского, культурное (образующее интертекстуальный план) и духовное (на которое проецируются первое и второе) образуют три уровня бытования смысла в книге.
Михаил Файнерман. Михаил приветствует Юпитера. Составитель Б. Ф. Колымагин. Художник Б. Ю. Бомштейн. М., “Виртуальная галерея”, 2006, 36 стр.
Книга недавно умершего поэта Михаила Файнермана (1946—2003) вовсе не претендует на полноту собрания сочинений или на репрезентативность “Избранного”. Это скорее цветок, любовно положенный на надгробие хранящими память о нем друзьями. Составитель сборника, Борис Колымагин, вместе с Файнерманом входил в начале 80-х в андеграундную, близкую к московским конкретистам группу “Список действующих лиц”. Он собрал файнермановские миниатюры, объединенные единством настроения и образующие зыбкую словесную ткань, внутри которой за кажущейся определенностью значений мерцают мифологические, философские, множественные и растущие смыслы:
Юпитер зеленоватый
на фоне розового неба и темных веток —
бог мой, Юпитер!
Иллюстративный ряд “подсвечивает” это полотно, взаимодействуя со словесным.