Еще в среду, когда появилась идея поехать на Клязьму, жена вызвалась приготовить свинину, но он настоял на баранине. Он умел выбирать на рынке свежую, сочную мякоть с необходимым слоем жирка и готовить правильный маринад. Жарить по науке... Или внушил себе, что умеет. Но получалось вкусно... В среду после работы зайти на рынок забыл, в четверг работал в вечернюю смену, а сегодня мариновать уже было поздно. Жена в последний момент вынула из морозильника кусок свиного окорока, а он, морщась и досадуя и на себя и на нее, бросил мясо обратно: “Купим на станции. Некогда возиться”. А так ведь хотелось баранинки, сочной, мягкой, дающей энергию, сглаживающей действие алкоголя.
— Тарасовка, — объявил мужской голос из динамиков.
Сергеев открыл глаза, потянулся.
— Следующая — наша.
Жена тут же засуетилась. Сунула ему в руки полупустую бутылку “Бочкарева”:
— Допей, пожалуйста, или лучше выбрось. Редкостная бурда! Больше не покупай.
Он усмехнулся и залпом допил. Бутылку опустил на пол. Под сиденье.
— Осторожно, двери закрываются. Следующая станция — Клязьма. — И электричка мягко тронулась.
— Что, пойдемте? — Жена стала надевать на себя кенгурушник с Дашкой.
— Ну погоди-и, — поморщился Сергеев, — успеем.
Но через минуту все-таки оказались в тамбуре. Сразу захотелось курить, и Сергеев вытряхнул из пачки сигарету, зажал в кулаке зажигалку... Перегон между Тарасовкой и Клязьмой показался поразительно длинным.
В продуктовом магазине возле станции пахло гниющими овощами, подтухшим мясом; народу было полно. И всё почти — сошедшие с электрички.
“В Москве не могли закупиться?! — недоумевал Сергеев, становясь в очередь. — Хотя и мы тоже... — Оглянулся на жену, на сына. — Семейка Симпсонов”.
Торговали как в обычном сельмаге — всем сразу. И хлеб, и селедка, и огурцы, и конфеты. Даже весы старинные, с гирьками. Худая, сивенькая продавщица взвешивала подолгу, следя за стрелкой, потом жала на клавиши калькулятора, ошибалась, и, пока добрался до прилавка, Сергеев успел вдоволь наспориться с женой, что купить.
— Так, три килограмма шашлыка, — первым делом объявил и тут же спросил озабоченно: — А свежий? — Сероватые куски и водянистый лук не внушали доверия.
Продавщица хмыкнула:
— А шашлык хороший свежим бывает?
Сергеев в душе согласился с ней, но такой ответ оскорбил; вспомнилась его работа. И он потребовал:
— Ну-ка дайте понюхать.
С той же ухмылкой сивенькая подняла лоток.
Шашлык пах вкусно. Даже уксусом не очень шибало.
— Ладно, кладите. Сойдет.
— Луку купи — надо подрезать, — сказала из-за спины жена. — Этот вон весь как лапша. Тоже... делают...
После шашлыка взяли свежих помидоров и соленых огурцов, хлеба, сока апельсинового и пачку морса “Добрый”, печенья для сына, картошки с красной кожурой (“напечем!”), селедку, куриных крылышек, бутылку “Мерло”...
— “Хуббу-Буббу” еще, пап! — задергал сын.
— Никакой “Хуббы-Буббы”! Ешь нормальный шоколад... Дайте “Золотые купола” с орехами.
Сын заныл:
— Не хочу-у!
— Замолчи вообще! — Сергеев повернулся к жене: — Что, водку брать?
Хотел услышать: “Да не стоит. Лучше пиво пейте”. Но жена пожала плечами:
— Возьми одну.
— Бутылку “Путинки”. Ноль семь.
Продавщица помучила калькулятор.
— Всё?
— Всё. — Сергеев полез за деньгами.
3
Дом Андрюхи стоял на южной окраине Клязьмы, недалеко от Ярославского шоссе. Днем шум машин почти не был слышен, зато после захода солнца становился отчетливым, раздражающим, как работа старого, то и дело готового заглохнуть и в то же время какого-то сверхмощного мотора... Побыть в абсолютной тишине здесь, как и в Москве, не получалось.
Путь от станции до Андрюхи неблизкий — километра три, а вещей набралось — хоть бросай. Лямки рюкзака давили на плечи, пакет в левой руке потихоньку рвался, и очень быстро Сергеев пожалел, что столько всего набрали: “Потом бы вместе со всеми, когда собрались... Наташка наверняка на машине будет. Сгоняли бы...” Мешала и бутылка “Старого мельника”, которую он купил в ларьке в последний момент — пиво на ходу не пилось, а бросать было жалко; хотелось идти быстрее, но жена с кенгурушником на груди отставала, сын постоянно наклонялся за палыми шишками, набивал ими карманы, терял, опять нагибался. Жена ругалась: