— Пьем, — поддержал бородатый.
Выпили, постепенно успокоились. Решили все-таки спеть. Но, чтоб детей не будить, вышли с бутылками, рюмками, кое-какой закуской на веранду. Там тоже был большой стол, стояли табуретки, стулья. После тепла в доме и выпитого показалось, что и на улице тепло.
— Всю ночь здесь будем, — объявила Наталья. — Хоть надышимся.
— Да-а, по сравненью с Москвой воздух... М-ма!
Но тут же стали бегать в дом и одеваться.
— Друзья, только одно условие, — сказал Андрюха, когда расселись. — Поем негромко и мелодично. Соседи вокруг.
— Да никого тут нет. Пустые дома...
— Володь, это тебя касается в первую очередь. Ты у нас любитель громкости.
— Я душой пою!
— Ну вот — держи ее в рамках.
Володька укоризненно покачал головой:
— Эх, Андрюшка, занудой ты каким-то становишься... Душа в рамках... Ладно, — хлопнул в ладоши, — давайте сначала про церковь. Чтоб кровь разогнать.
— Для начала бы выпить не помешало, — заметил бородатый.
— Эт правильно!
Выпили. Володька, не закусив, сразу завел:
— У це-еркви стоя-ала-а каре-е-ета-а...
Остальные с готовностью подхватили. Эту песню пели каждый раз, когда собирались. Любили. И Сергеев хоть и не находил особой радости в пении, но когда-то в юности, услышав по радио “У церкви стояла карета” в исполнении Жанны Бичевской, с первого раза запомнил почти все слова. И с удовольствием подпевал и чувствовал, что в груди что-то расширяется — что-то светлое и дорогое растет...
...Все го-ости-и наря-адно оде-е-еты,
Неве-еста всех кра-аше была-а...
— Ох, хорошо, — подождав, пока последние звуки погаснут, простонала Наталья. — Хорошо-то как...
— Да-а, — вздохнул и бородатый, — много чего есть в русской культуре великого, но песни — это жемчужины. Лекарство.
— Эт правильно. — Володька, подсвечивая себе зажигалкой, стал наполнять рюмки. — Теперь предлагаю “Лучину”, для полного очищения.
— А знаете, кто слова написал для “Лучины”? — спросил бородатый.
Наталья сморщилась:
— Не надо, не надо! Пусть для нас будет народной.
— Так! Пьем — и поем.
И опять начал Володька. Осторожно, душевно:
То-о-о не ве...
То не ветер ветку кло-о-онит,
Не-е-е дубра...
Не дубравушка шуми-и-ит...
— То-о мое!.. То мое сердечко сто-о-онет, — грянули Наталья, бородатый и жена Сергеева. Андрюха и Сергеев помалкивали. — Ка-ак осе... Как осенний лист дрожи-ы-ыт...
— Э! Э, стоп! — вдруг замахал руками Володька. — Погодите!
— Ну что опять?
— Как вы спели? А? “Осенний”? Да не “осенний лист”, а — “осины”! “Осины”, понимаете?
Наталья ударила кулаком по столу:
— Ну вот вечно все испортит! Что за день такой...
— Да с чего вы взяли? — возмутился бородатый. — Все всегда поют “осенний”. И я точно помню — я текст читал. В моем спектакле эта песня звучала.
— В попсовой книжке, значит, текст читали, — проворчал Володька. — Осенний лист дрожит — х-ха!.. Да ну, всё... Ладно. — И он стал набивать трубку.
Молчали. Всем, кажется, было неуютно, неловко, то ли за себя, то ли за Володьку. Сергееву хотелось снова быстро опьянеть и уйти спать.
— Что-то сплошные споры у нас сегодня, — заметила жена.
— Редко собираемся, — отозвалась Наталья.
Еще помолчали. Потом Андрей сказал, сказал так, что у Сергеева пробежали мурашки:
— Некрасиво ты себя ведешь, Володя. Нельзя так.
— А что мне, замечание сделать нельзя? Поют неправильно, Митяева с Визбором путают... Осенний лист у них!..
— Да, теперь только вешаться, — не выдержал Сергеев; Володька его тоже сегодня раздражал как никогда. — Режиссерство устроил тут. И так настроения нет...
Володька, досадливо вздыхая, раскуривал трубку. Раскурил, смачно выдохнул дым.
— Понятно. Но... но позволю себе встать на защиту песни. На защиту правды. В песне каждое слово играет огромную роль. Недаром даже пословица есть...
— Уважаемый Владимир, — перебил бородатый. — Поскольку вы считаете себя специалистом в этой области, то, наверное, знаете, что существуют по крайней мере семь равноизвестных вариантов песни “Степь да степь”. Так? Слова там, мягко говоря, разнятся, но ведь в голову никому не приходит какой-то из вариантов делать главным. Так или нет?