Да, разумеется, он подарит эту чертову гитару! О чем вообще разговор.
Просто Олега шибанула по лбу... безысходность. Да, именно так. Дело даже не в гитаре, а просто другу, попавшему в такую ситуацию, отказать нельзя уже ни в чем — вообще. Шаг влево, шаг вправо... как предательство. Бунтуют поджилки. Зачехлял гитару в бессильной злобе, сжав зубы...
— А у меня муж в Лодыгине. Шесть лет уже...
Это тетка разглагольствовала, найдя — по глазам? — слушательницу в Еве, а автобус полз, полз, ревел, ревел. Пассажиров почти не было, раннее солнце яростно заливало окна, город, превращало дорогу в сплошное асфальтовое золотище.
— А как там вообще? — заинтересовался Никита.
И тетка охотно рассказывала: перевезенные в поселок ютятся в домишках-развалюхах, “сами, поди, видали?” — с огородами, да название одно, а не огороды. Работают при кладбище. Индустрия-то это такая, что работы хватает всем: бабы торгуют цветами на въезде, тех мужиков, что помоложе и покрепче, ставят копать ямы, остальные — кто на уборке, кто в обходчиках, кто в столярном цехе или плиты распиливает, там же своя ритуальная контора... Она, тетка, ездит к мужу регулярно. Возит вещи, варенья-соленья. (Вот ведь как бывает в жизни: и у нее здесь, “на большой земле”, новый муж, и старый там, в Лодыгине, прибился вроде к какой-то бабенке, — а вот поди же ты...) Приезжает к нему на выходные, на праздники. С этим, конечно, строго: нужно регистрироваться, к кому, на сколько и т. д., там ведь режимный объект, в одиннадцать ровно — отбой, и вырубают свет, ну совсем как в пионерлагере.
— А как у них с продуктами?
— Продукты привозят... Единственное — туго с выпивкой. Да почти запрещено. Я вон своему... всегда несколько пузырей... Да и все так. А вы не взяли, что ли?
Никита — отчаянный взгляд.
А за окнами самый выезд из города, невнятная вывеска “комка”...
— Эй! Стой!!! Шеф... Останови, пожа... Такое дело — другу... забыли...
“ЛАЗ” заныл тормозами, мигнул к обочине, накренившись еще больше. И пока Никита, наискосок по пыльной обочине, бежал в “комок” за водкой — любой, на все, — Ева прижалась к Олегу:
— Что-то мне страшно туда ехать.
Обнял ее:
— Не волнуйся. Я же с тобой.
III
Уже к обеду Ева чуть не плакала.
Ее пугало все: и ее деревянное смущение, тоже мне — в гости приехала, хотя с Костей-то мельком виделись; и дом, развалина-халупа с газетами в нужнике. Видимо, от старости одна страница “Правды” проступала на другой, та на обратной, создавая общую чехарду без всякого смысла. Отсутствие пятна на лбу молодого генсека, майонезного от ретуши, с лихвой заменялось неясными синяками букв, лозунгов, заголовков. Туалет кишел паучками и всякой нечистью; неужели всех такое ждет?! — и от сухой невозможности зарыдать сильно билось сердце.
Впрочем, серый покосившийся дом на окраине поселка ничем не выделялся в ряду других, таких же инвалидов. На клочках земли сажали картошку: май. Лопаты входили звучно, выдавая песочную душонку здешних почв.
— Зда-ро-ва!
Парни обнялись неуклюже, рубящими движениями, вроде бы стесняясь.
Костя показывал дом, свою новую комнату, ужасную. Жухлые обои с пузырями, будто сдутая беременность. Шланг, перекушенный окном (на холода?), в чешуях масляной краски, как полинявшая змея. И Ева пожалела десять раз...
— Читаешь? — Олег взял потрепанную книгу, лежавшую поверх постельных рытвин. Бульварный роман. Что-то про роковую страсть и измену. — Ну и как тебе?..
— Ничё так. Только обложка мягкая. Неудобно. Обеими руками приходится держать...
Сдержанно поржали над хорошей мужской шуткой.
— Ну и что? Я не поняла...
Ева правда не поняла. Костярин заметно смутился, он, видимо, и забыл, что друзья приехали не одни. Злой взгляд Никиты, который она успела поймать... Провалиться бы сквозь землю! И слезы вскипали в глазах.
Зря она сюда напросилась. Это стало ясно сразу, как только автобус лихо выкрутил колеса и со сладким напряжением, как потягушечки, развернулся перед воротами. “Западное кладбище”.
Было рано. Пели птички. Прислоненные к забору, стояли огромные кресты из мореных дубовых балок — невероятные для наших погостов, поэтому, наверное, их никто и не покупал… Гранитные плиты, гладкие, с пустыми оплетенными медальонами, смотрелись как незаполненные бланки. “Там же своя ритуальная контора”. Мотороллер, видавший виды грузовой “Муравей”, поплыл в синеватом дымке, оглушительно — как нарочно — громыхая лопатами и чем еще там; все — бурое от грязи и земли.