“А тем трезвым людям, которые здесь остались, позвольте любить настоящего Есенина — трезвого, сильного, авангардного русского поэта. „Проведите, проведите меня к нему”. Уберите вашего сусального алкоголика — я не хочу видеть этого человека”.
Александр Генис. Карандашу. — “Новая газета”, 2010, № 109, 1 октября <http://www.novayagazeta.ru>.
“По-моему, читать без карандаша — все равно что выпивать с немыми. (Однажды я стал свидетелем их сабантуя, который кончился тихой дракой.) Карандаш выравнивает ситуацию в отношениях с книгой. Нам он возвращает голос, ей напоминает, кто — хозяин. Поэтому книга и должна быть своей: чужую надо возвращать и стыдно пачкать. Карандашную пометку, конечно, можно стереть резинкой, но делать этого ни в коем случае не следует. Библиотекой надо не владеть, а пользоваться — чего бы ей это ни стоило”.
“Найти подтверждение своей мысли у автора — значит не ценить ни себя, ни его. Мы для того и читаем, чтобы столкнуться с непредсказуемым”.
Гражданин Альп. Беседу вел Евгений Белжеларский. — “Итоги”, 2010, № 40 <http://www.itogi.ru>.
Говорит Михаил Шишкин: “Я себе все доказал, когда поставил точку на последней странице. И если бы роман не напечатали и он не получил бы никаких премий — это все равно был бы мой успех. Я ни в какой гонке с самим собой не участвую. И следующий роман приходит не для участия в соревновании, а потому, что накапливаются слова, опыт, люди, утраты. Роман — это мой способ прохождения жизни. Почему книга растет во мне пять лет, а не три или десять? Сам толком не понимаю. Может, просто у каждого живого существа есть своя природная продолжительность жизни — вот и моя книга живет во мне пять лет”.
“Если бы не продали ни одного экземпляра „Измаила”, я бы все равно написал „Венерин волос”, а теперь „Письмовник””.
“Я сейчас ездил по Вологодскому краю, встречался с библиотекарями, учителями — они стонут от того, что им предлагает книготорговля, но в Москву за интеллектуальной книгой не каждый может поехать”.
Дмитрий Данилов. Не хочу быть штамповщиком однообразных текстов. Беседу вел Сергей Шаповал. — “Культура”, 2010, № 38, 7 — 13 октября <http://www.kultura-portal.ru>.
“Тут у меня подход двоякий. Если речь идет о чужих произведениях, я готов „записать в литературу” любой текст, автор которого считает себя писателем или поэтом. Если человек считает, что он создает литературу, я готов с ним согласиться. Правда, дальше я вправе сказать, что эта литература неинтересна, вторична и т. д. Но мне кажется, нельзя отказывать человеку в праве сказать: я — писатель. Другое дело, что мне интересно как человеку пишущему. Я в литературе не очень ценю сюжет. Мне не очень интересны яркие образы, которые может вылепить автор. Остаюсь равнодушным к насыщенности произведения мыслями и идеями. Мне кажется, если у человека много идей, которыми он хочет поделиться с миром, ему надо либо написать философский трактат, либо заняться публицистикой. По-моему, задачей литературного письма является описание, а не высказывание идей. Мне интересно описать какой-то кусок реальности, при этом я не исключаю, что читатель там может найти некие идеи”.
“По учению православной аскетики одной из восьми главных страстей является тщеславие. Эта страсть свойственна мне в очень большой степени. В процессе обдумывания и написания текста я, конечно, о читателе стараюсь не думать, но в принципе читатель для меня важен. Я слежу за реакцией на мои тексты, даже, что греха таить, периодически в Яндексе набираю свою фамилию”.
Достоевский отдыхает. Кто придумывает новые русские слова. Беседу вела Елена Новоселова. — “Российская газета” (Федеральный выпуск), 2010, № 249, 3 ноября <http://rg.ru>.
Говорит лингвист Ирина Левонтина: “Язык надо не охранять, а любить. Не думаю, что русский портится, он развивается. Сейчас, может быть, быстрее, чем в какие-то другие периоды, но это потому, что жизнь изменилась очень сильно. Не только вещи, но и идеи. <…> А что касается ошибок, то ведь все новое в языке сначала возникает как ошибка, отступление от нормы. <…> Бесконечно бороться с народным словоупотреблением невозможно: у представителей образованных слоев нет монополии на язык”.