Парадокс Пастернака в том, что нарциссическое искусство вывело его из клетки собственного эго. Для него характерна и некая тростниковая гибкость; благодаря ей он так часто принимал общепринятые идеи, не подвергая их анализу, которого требует идея, то есть анализу беспристрастному, хоть и не позволял им себя подавить. Вероятно, нет такого читателя русской поэзии, который не поддался бы искушению сопоставить две судьбы — Пастернака и Мандельштама. То, что один из них выжил, а другой погиб в лагере, может быть результатом действия очень разных факторов, хотя бы того, что одному повезло, а другому — нет. Однако в поэзии Мандельштама есть что-то, что изначально обрекло его на гибель. Из того, что сказано выше о споре моего поколения с приверженцами „жизни”, ясно следует, что для меня Мандельштам, а не Пастернак — идеал современного классического поэта. Но у него было слишком мало недостатков, он был кристальным, неподатливым и оттого хрупким. Пастернаку — более стихийному, менее строгому, многоликому — дано было написать роман, который, несмотря на свои противоречия и одновременно благодаря им, стал произведением великим”.
Анатолий Найман. Стратфорд-на-Эвоне, улица, вброд… — “Октябрь”, 2010, № 10.
Стратфорд-на-Эвоне, улица, вброд
речку рассекшая кельтского клана,
и, сквозь мужицких и барских бород
фильтры, разверстая ясно поляна, —
только и взяли взаймы у Творца
галькой цветной и некошенным лугом
два на любые похожих лица,
мир, но не речь поделивших друг с другом.
И возвратили с процентом паи:
райские — свеяв полову — колосья,
рыб — первородно лишив чешуи,
послеэдемское многоголосье,
плюс акт за актом и к главам глава,
плюс ариэля воздушная яма,
глобуса шар, королевство Вильяма,
клетка вселенская, вотчина Льва.
Публикуется под редакционной “шапкой” “К 100-летию со дня смерти Л. Н. Толстого” (там еще три публикации: эссе Игоря Волгина (см. выше) и Андрея Ранчина, письма С. А. Толстой к сыну Льву).
Дмитрий Полищук. Стихотворение. — “Арион”, 2010, № 3.
...как знать?
Е. Баратынский
Мой дар высок, и голос мой раскатист.
Но я при жизни умер, на земле
любезен никому. Копать в золе
мой бытию безрадостный акафист,
что и с душой ближайшей не в ладу,
потомок дальний не найдет досуга.
Как я не встретил в поколенье друга,
читателя в потомстве не найду.
(“Я ЗНАЮ, или ПОСЛЕДНИЙ ПОЭТ”)
В интернет-версии это стихотворение выглядит немного иначе: “<…> Но я при жизни умер, на земли / любезен никому. Копать в пыли <…>”
Для меня редкие публикации стихотворений Дмитрия Полищука — события.
Антонио Порчиа. Голоса. Перевод и вступление Павла Грушко. — “Иностранная литература”, 2010, № 10 <http://magazines.russ.ru/inostran>.
“Поэзия аргентинца Антонио Порчиа (1885 — 1968) — музыка мысли. Это наикратчайшие максимы, лишенные литературных доспехов, свободные от каких-либо приемов и средств регулярной поэзии. <…> Для того, чтобы взяться за перевод „этого всего”, не менее важной для меня, чем бретоновская и борхесовская рекомендации, была надпись на „Голосах” моего друга — аргентинского поэта (и переводчика русской поэзии) Серхио Виаджио, приславшего мне лет тридцать тому назад книгу Порчиа: „В Аргентине у многих эта книга лежит в изголовье”” (Павел Грушко).
Несколько “голосов” приведу.
“Ребенок показывает свою игрушку, взрослый ее — прячет”.
“Ты вечно рассказываешь о своих снах. Когда они успевают тебе сниться?”
“Что сказать о нынешнем человечестве? Улицы стали шире”.
“Кто смотрит на меня, чтобы меня рассмотреть, плохо меня разглядит”.
…И все это — из отличного “аргентинского” номера “ИЛ”.
Последний гений (100 лет со дня смерти Л. Н. Толстого). — “Наше наследие”, 2010, № 95 <http://www.nasledie-rus.ru>.