В центральной части города сохранились строения позапрошлого века. В здании бывшей пожарной части размещался краеведческий музей.
Прохожие выглядели празднично, дети гуляли с воздушными шариками. С лотков продавали сахарную вату и леденцы.
Напротив городской администрации стоял на пьедестале бронзовый Ильич. У его ног лежали букеты красных гвоздик, перевязанные белыми лентами.
Удивил один пешеход, по всем признакам трезвый, но, как видно, со странностями. Глеб заметил его, когда тот целенаправленно переходил улицу. Он тем на себя обратил внимание, что явно направлялся к ним обоим. Поравнявшись с Глебом, он неожиданно схватил кисть его руки и крепко пожал. Ксюшу он не обременил рукопожатием, но, положив ладонь себе на сердце, поприветствовал то ли поклоном, то ли кивком. Затем быстрым шагом пошел своей дорогой.
— Твой знакомый, — сказал Глеб.
— Разве не твой? — спросила Ксюша.
— Таких не знаю.
— Не похоже, что обознался.
У реки было больше всего гуляющих. В городском саду крутилась карусель. Глеб и Ксюша остановились у вагончика с надписью “Хачапурня”, обоим страшно хотелось есть. Сели за пластиковый столик под старой березой. За соседним супружеская чета предавалась внутрисемейному спору — правильно ли сегодняшний день считать праздником? Их дочь-младшеклассница, отведав колы, пыталась привлечь к себе, играя прутиком, осторожную кошку.
Минут через двадцать Ксюша и Глеб предстали перед очами доктора, дежурившего по ведомству санитарно-эпидемиологического надзора. Судя по тому, как эта черноглазая, сильно немолодая женщина произнесла первый же вопрос в одно слово: “Жалобы?” — голосом она обладала мощным, сильнодейственным, волевым.
К отвороту белого халата была приколота белая лента. Белое на белом вызывающе не сливалось, напротив, усиливало, дразня взгляд, одно другим.
— Меня клещ укусил, — молвила Ксюша.
— А вас?
— Меня нет. Мы вместе.
— Выйдите в коридор.
Глеб вышел.
На журнальном столике лежали всевозможные памятки — брошюрки, листовки, книжицы-раскладки. Крысы, бешенство, туберкулез… Глеб выбрал страшилку про клещевой энцефалит и стал читать от нечего делать. Приятного мало. Воспаление мозга. Возможность фатального исхода. Кома. Инвалидность. А есть еще клещевой боррелиоз, вызываемый не вирусами, а какими-то особыми спирохетами, передающимися теми же клещами.
Минут через пять появилась Ксюша, вид у нее был удрученный.
— Ну как? — спросил Глеб.
— Записали в журнал — где и когда меня укусили.
— А что клещ? Не берут? — Он увидел знакомую баночку в ее руке.
— Только завтра, — сказала Ксюша. — Похоже, мы не успеем на вечерний автобус.
— Я ж тебе говорил, надо было завтра приехать.
— Ну я не знаю, — сказала Ксюша нараспев. — Придется в гостинице ночевать.
Из кабинета вышла в белом халате.
— Вы кого привезли? — обратилась она к Глебу. — Он же неживой!
— Даже очень живой, — сказал Глеб, покосившись на баночку (интуиция ему подсказывала не принимать никаких упреков).
— Где живой? Вы его уморили.
— Полуживой, — сказала Ксюша. — Вон — шевельнулся!
— Неживых не принимают, — сказала доктор. — Это в Москве можно по фрагментам мертвого. А мы не Москва. — Она обратилась к Глебу: — Завтра покажете вирусологу. Сегодня лаборатория все равно закрыта.
А завтра откроют с утра. Поместите его в холодильник, но только не в морозилку. Может, и доживет.
— А чем кормить надо? — спросила Ксюша.
Доктор посмотрела на нее как на идиотку:
— Идемте, укушенная, вам укол сделают. Профилактический.
Увела в другой кабинет.
Согласно бейджику консьержку звали Юля.
— Мы хотим переночевать. И нам обязательно нужен холодильник.
— Нет проблем, — ответила Юля. — Все номера с холодильниками. Ваши паспорта, пожалуйста.
Она полистала один, потом другой.
— Извините, но у вас нет печати.
— И что?
— Я не могу вас разместить, если у вас нет печати.
— Как это? — не понял Глеб. — На каком еще основании? Печать — дело добровольное. Вы нас обязаны разместить.