В самом деле — как? Это, братцы, вопрос вопросов. У меня есть ряд предположений. Но точно я помню только то, что был поздним ребенком. Да, запоздавшим, припозднившимся ребенком. Ребенком, которого пришлось ждать. Есть такие странные дети. Их приходится как-то торопить, настаивать на их приходе. Да, друзья, приходится быть настойчивым. Говорить с Богом, просить Его. Боже, говорить ему, мы с мужем старые идиоты, нам уже по пятьдесят пять, но, может, получится все-таки? Маленький, голенький, красненький? Сыкун и засранец? А мы посвятим его Тебе, Боже! Мы родим его во имя Твое!
Ну вот, я вспомнил. Они все умерли. Я их всех схоронил, если хотите знать. Какой ужас! Отчего же это произошло?
Они умерли от любви к восточной империи. Как же это могло произойти, если эта страна давно в вечности? Вероятно. Думается, именно там. Но вот в чем дело. Он был известным русским ученым, директором средней образовательной школы, а мать изумительной красавицей, еврейкой и тайной христианкой, ученицей апостола Павла.
Но при этом, вот тут надо сделать усилие, они были настоящими советскими людьми! В этом состояла трагедия эпохи. Их самоидентификация была роковым образом ущербна. Они пытались как-то приспособиться, но у них не вышло ничего. Как же можно быть по-настоящему советским человеком и притом продолжать дело Лейбница и Декарта, Ньютона и Аристотеля? Как можно быть одновременно профсоюзным работником
и ученицей апостола Павла? Но дело не только в этом. А в чем же, Митя?
Мне кажется, все дело в том, что в мире, где мы живем, все меньше и меньше настоящей русской христианской речи, христианских мыслей и поступков, грамотного кириллического письма. Что ты говоришь? Да. Все меньше их, раздольных и витиеватых, лаконичных и выразительных бесконечных русских строк и строчек, без которых русское сердце умирает.
И это понятно, ведь мы же живем теперь в Европе. А ей русское сердце ни к чему, а истории его ей и вовсе противны.
А ты помнишь эти истории? Если помнишь, расскажи нам их. Несколько. Две-три, может быть, историй семь-десять для ровного счета, возможно, даже стоит спеть ряд песен, где это показано со всей силой. Если захочешь, Митя, то разверни ясную картину, в которой слаженно и гармонично предстало бы все, что ты можешь и захочешь представить.
Несомненно, безусловно. Слаженно и гармонично. Прямо сейчас. Вот одна из них. Русскому разведчику Штирлицу во время ужасной войны с фашизмом пришлось внедриться в немецкую глубь. В самую глубокую немь. Фашистскую немь и глубь. Он был вынужден носить красивый черный гестаповский мундир, сапоги лакированные, красивых кожаных ремешков разных целую уйму на стройном и гибком теле и черный прекрасный плащ, в карманах которого всегда было что-нибудь для жены, которую звали, естественно, Ким.
Да, жену звали Ким. И ее фамилия, вероятнее всего, была Бэсинджер.
Она страстно, нестерпимо любила своего мужчину и позволяла ему делать с собой самые разные вещи. Не смей даже думать об этих вещах!
А я и не думаю. Latinoamerikanka razdvigaet svoi yagodicy.
Но, с другой стороны, как же не думать об этом, если их взаимоотношения были так невероятно сложны?
Ну да. Представьте, она живет в одной стране, он в другой, она в одном времени, он в другом, она одной жизнью, а он совершенно другой. Он в пригороде Берлина, а она в Москве в особняке на Лубянской площади. Целый особняк? Ну конечно. И все благодаря кому? Известно кому, риелторам ( англ. Realtor ).
Кто такие? О, это замечательные в своем роде люди! Если кому-нибудь нужен особняк, он просто подходит к Риелтору и говорит: будьте добры, мне бы особняк в центре. Туалет и ванна раздельно, балкон и лоджия, метрополитен, огромные антресоли для консервированных продуктов, отдельная ниша с подсветкой для мамы, она больна, и ей нужен простор, а также длинная стена для ее рисунков и черно-белых фотографий отца, умершего в позапрошлом году от цирроза.
Ну отчего же, Митя, врачи ведь говорили о сердечной недостаточности. Если вы не прекратите меня перебивать, я начну материться, а это нехорошо. Прости, мы больше не будем.
Он умер от цирроза, потому что в последние дни, месяцы, а также годы и десятилетия своей жизни почти нигде не работал и выходил по утрам из дома только для того, чтобы где-нибудь чего-нибудь выпить. Он не мог понять того, что произошло с его Родиной — великой восточной империей, с его обменом веществ и предстательной железой, с его школой. И поэтому не мог нормально жить. Он пил, слушал радио, смотрел телевизор и после этого еще больше хотел выпить, коллеги, потому что ему было противно.