Прямо во дворе накрыли длинные дощатые поминальные столы. Они ломились от еды и питья. Пахло цветами, ладаном, воском, оливье, изюмом и сдобой, наваристым красным борщом с плавающими в нем кусками жирного вкусного мяса. Беспрестанно лаяли собаки в соседних дворах. Собака Валиных родителей, большущий матерый кавказец по кличке Бек, исходил пеной в будке, крест-накрест заложенной досками.
Мальчики и девочки, как случается со многими детьми этого возраста, в ходе поглощения угощений разошлись не на шутку. Стали бросаться друг в друга едой, хохотать, ползать под столами.
Было немного стыдно за них. И как-то не очень понятно, что именно происходит. Близкие родственники терпели, сколько смогли, а потом подошла мать и что-то начала говорить. Стало нестерпимо. Митя встал из-за стола прямо с пирожком в руках и пошел к воротам, возле которых курили мужики, ожидая своей очереди сесть за стол. Среди них стоял и тот самый мужик, что хотел давеча отобрать у Мити его первый в жизни гроб. Он сделал вид, что не узнал Митю.
Потом Ирина Николаевна стала собирать класс и выводить его на улицу.
Мужики обрадовались, что дождались своего. Столы быстро накрывали заново, и можно было наконец-то спокойно выпить и закусить.
Дети шли по улице, орали, плевались, мальчики пытались курить украденную у безутешных родителей “Вегу”. В глаза им светило солнце.
— Дети! Дети! — кричала нетрезвая Ирина Николаевна. — Не смейте курить! Кто курит, тот умрет, как Валя Флоренская! Умрете-умрете! Умрете-умрете!
— Здравствуй, Митенька! — сказала Валечка, подходя к Мите откуда-то сбоку и беря его за руку.
— Валечка! — сказал Митя и расплылся в улыбке. — Ты же умерла?
— Да, я умерла! — сказала она и застенчиво опустила глаза. — Теперь могу ходить где хочу! Я теперь здоровенькая!
— Как хорошо! — сказал Митя и посмотрел на ее бледное, будто присыпанное мукой лицо. — Только ты на здоровенькую девочку не очень похожа! Ты, Валя, на труп похожа, на мертвую!
— У Бога, Митя, нет ни живых, ни мертвых! — поучительно сказала Валя. — Для Него все равны! Хочешь, я теперь к тебе приходить буду иногда?
— А зачем?
— Чтобы разговаривать и играть!
— А тебе что, там играть не с кем? — заинтересованно спросил Митя. — Там что, совсем пусто?
— Да нет, тут полно людей разных, но они все мучаются сильно. И ни на кого, кроме себя, больше не обращают внимания.
— А чего ж они мучаются?! — Митя даже остановился, сжимая в ладонях холодную ладошку Валечки. — Они же уже умерли! У них же теперь ничего уже не болит!
— Ты ничего не понимаешь, Митя, — снова опустила глаза Валечка, — если кто умер взрослым, тот почти всегда после смерти мучается.
— А дети?
— А дети почти все уже ушли отсюда, — грустно сказал Валечка. — Ушли, дети всегда уходят. Да и детей все меньше и меньше остается.
— А ты ж чего вместе с ними не ушла?
— Родители меня своими слезами дальше не пускают! Я б и хотела, да они теперь плакать год будут. Или два. А может, и больше, кто их знает.
И все это время я тут буду ходить между вами.
— Скучно, поди?
— Да чего веселого! Это вы себе сами тут только веселыми кажетесь.
А на самом деле, Митя, у вас тут вообще ничего веселого нет! Одна надежда, что, может быть, у мамы кто-нибудь снова родится.
— Девочка или мальчик?
— Да, Митя, девочка или мальчик. Ты не хочешь еще раз родиться, только уже у моих родителей?! Они любят болезненных детей! Они так их любят, так любят! Так сладко страдать! Так здорово чувствовать приятность горя! Это так возвышает над толпой! И потом, ты же тоже способный мальчик, хотя и больной! Они тобой будут гордиться! О, они умеют гордиться! Помоги их горю снова стать сладким! Сделай милость, Митька, родись заново, но уже у них!
— Бог с тобою, Валечка, что ты такое говоришь!
— Не бери в голову. Это я так шучу, — сказала Валечка, презрительно усмехнувшись. — Что я тебе говорила, тут никто не понимает настоящих шуток.
чтение старикам
Здравствуй, папа! Помнишь, как, глядя из телевизора, предыдущий президент проникновенно говорил дорогие друзья ? Помнишь? Мордочку умильно сложит, вот так ручки развернет! Глазки искренние, всеми членами движет легко, выразительно! Ну просто Майя Плисецкая! Кто б мог подумать, что он окажется такой сукой?!