«Сознания духовного и эстетического единства не было и нет, есть только наступающее осознание, что другого и других спутников по жизни не будет. Нужно как-то жить со случившимися. Но это совсем другой психологический рефлекс».
«А у нас после крушения СССР новая Россия так и не удалась. Случилась пока только прискорбная прореха на человечестве. Строить другую страну будут уже, вероятно, другие. Возможно, те, кому сейчас 10 — 20 лет. А может, уже и некому будет строить, не знаю. Китай не спит. Как мне сказал востоковед Александр Сенкевич, надежду для русского языка даёт лишь то, что он может стать общелитературным для всех китайцев и синометисов. Может быть. Есть надежда, что в Великом Китае ничтожное русское творческое меньшинство окажет какое-то воздействие на культуру. Хотя исторический опыт показывает, что Китай переваривал без остатка ещё и не такие влияния».
Владимир Пастухов. Конвульсии перед бурей. — «ПОЛИТ.РУ», 2011, 20 октября < http://www.polit.ru >.
«Это что-то неуловимое, что носится в воздухе, что мозг отталкивает от себя, пытаясь не впускать в зону анализа. Мир задвигался, и эти ерундовые вакханалии, которые сами по себе ни о чем серьезном не говорят, которые мало чем отличаются от вакханалий прошлых десятилетий (ведь были разного рода бунты и протесты, были и битые витрины и марши), на самом деле, скорее всего, являются предвестниками вещей очень и очень серьезных. Эти бунты, как мурашки по коже, пробегают, на самом деле, от страха. А страх — неосознанный пока, инстинктивный — присутствует повсюду. В основе этого страха лежит уже произошедшее на подсознательном уровне принятие двух простых истин: мир никогда не будет таким, как прежде; возникшие как итог более чем полувекового послевоенного развития противоречия на самом деле неразрешимы. Противоречия современного мира могут быть уничтожены только вместе с этим миром. Последнее все начинают если не понимать, то чувствовать, и это рождает неопределенность, которая имеет два измерения: непонятно вообще, каким будет новый мир; непонятно, насколько болезненно будет происходить уничтожение старого мира, не будет ли это последний транзит в истории человечества. Потому что мир — это все мы, его нельзя уничтожить, не задев каждого в отдельности».
Перспективы всегда остаются прекрасными. Поэт Игорь Меламед всю жизнь пишет одну и ту же книгу. Беседу вела Елена Генерозова. — «НГ Ex libris», 2011, 13 октября < http://exlibris.ng.ru >.
Говорит Игорь Меламед: «Я и прежде по причине слабого здоровья не чувствовал себя человеком молодым и полным сил, а теперь как будто переступил официальный рубеж [50-летия]. Самое печальное, что ко многому наступает безразличие, что я становлюсь все более ленивым и нелюбопытным. Современную словесность (включая стихи в журналах), как правило, сонно пробегаю глазами и тотчас же забываю просмотренное. Даже плохо помню рецензии на свою собственную книгу».
«О перспективах может говорить только Господь Бог. Но если подходить проще, так сказать, по аналогии, то перспективы, увы, печальные и отчасти даже кошмарные. Кое-кому, правда, мерещится расцвет поэзии и даже ее возрождение на манер Серебряного века. А по мне, мы катимся в ту же пропасть, падаем в ту же яму, куда упала западная поэзия и западное искусство в целом. Это прогноз вообще, „человеческий, слишком человеческий”. Но ведь для Бога нет невозможного. В любой момент и у нас, и в Европе, и в Африке может появиться новый великий поэт — совершенно необъяснимым образом, по произволению свыше, без всякой причинно-следственной связи».
Русский поэт Томас Транстрёмер. Беседовали Дмитрий Волчек, Наталья Казимировская. —« SvobodaNews.ru », 2011, 12 октября < http://www.svobodanews.ru >.
Говорит Илья Кутик: «Вообще, в Транстрёмере главное — интонация, то есть интонационно он поэт такой же неуловимый и элегантный, как Верлен, нащупать эту интонацию довольно сложно. Я стал думать, как это сделать, потому что перевести то, что там написано, не так уж сложно, но перевести так, чтобы это еще оставалось стихами — самое основное. Моей главной задачей было перевести так, чтобы русский читатель его мог полюбить. Как найти эту грань? Чисто версификационно и образно Транстрёмер действительно очень похож на Бродского, близок невероятно, но интонация там все же другая, там нет рифм и нет лирического героя Бродского (Транстрёмер — сторонний наблюдатель, смотрящий совершенно из другой точки, не из себя, а извне). То есть образно-версификационная ткань похожа, а интонация — вроде и та, но другая. Потом я стал думать: какие у нас в русской поэзии есть образцы поэтов, невероятно полюбившихся русскому читателю, вне зависимости от того, каков это поэт на своем собственном языке. Первое, что мне пришло в голову, это Лорка в переводах Анатолия Гелескула. То, что сделал Гелескул, влюбило в себя читателей навсегда, это стало великим фактом русской поэзии. То есть в этом вот смысле задача моя была похожей — сделать Транстрёмера таким же возможным для любви, как это произошло с Лоркой или с Верленом, который существует в блестящих переводах, в том числе и Бориса Пастернака».