Еще воспоминание: перрон вокзала в Саратове. И какие-то маленькие, коренастые, жилистые, как вьетнамцы, мужички тащили зашитые крест-накрест цыганской иглой огромные серые тюки в багажный вагон поезда на Москву. Я еще удивился несоразмерности этого тюка росту и силам мужчинки, но выбирать им, по-видимому, не приходилось: они бежали в Москву, как Африка бежит в Париж, а Индия и Пакистан — в Лондон. И там, в этих тюках, было все имущество неведомого мне племени, все его богатство, которое стерегли закутанные в платки женщины, обсевшие оставленные на платформе баулы со всех сторон. Мне кажется, что теперь я чуть ли не каждый день встречаю в метро маленьких жилистых мужчин этого племени…
Возможно, большинство москвичей не были бы против, если бы приезжие, занимая нижние этажи социальной лестницы, обеспечили бы дешевой рабочей силой строительный бум в столице, уборку улиц и павильонов гипермаркетов, обслуживание бесконечных потоков посетителей в пищевых сетях «Му-Му», торговлю в палатках и другие надобности большого города и остались бы при этом незаметными. Ну-ну, не стоит притворяться, читатель, все мы умеем быть изрядными ханжами! Если бы ИХ не было видно, мы ведь не сказали бы и слова против, не так ли? Но так не бывает. Приехавшие с востока не были, как легко догадаться, Сократами. Их привлекала работа, которой у них на родине не было, и деньги. Деньги — прежде всего. Когда империя совка рухнула, а наши сенаторы и генералы бросились растаскивать добро империи, приезжие вслед за ними присоединились к грабежу. А как же иначе? Их, правда, не допустили к самому главному — ресурсам, но во многих областях они обставили русских. Закрыли немногочисленным русским крестьянам и фермерам доступ на рынки, силой перекупая у них товар по дороге. Да мало ли еще чего! Таков уж был порядок в нашем государстве, что сильные присвоили себе полное право обдирать народ как липку.
Я говорил уже, что для меня рассуждения такого рода травматичны. Я ненавижу слова «мы», «они» и все рассуждения о бедах, якобы «ими» причиненных. Все это прикрывала наша власть. Наши чиновники. Наши законы. И первое мое убеждение заключается как раз в том, что «мы» ни в чем не оказались выше «их». «Мы» не проявили ни ума, ни чести, ни благородства, в разной степени присущих цивилизованным народам. «Мы», вернее — наши чиновники, продавали, брали взятки, разрешали «им» то, что запрещено законом. В своей мерзости «мы» и «они» оказались, увы, равнозначны. И образовавшийся нарост этой общей мерзости, колоссальная паразитическая опухоль — она в результате сделалась столь чудовищна, что может поддерживаться только нещадной эксплуатацией нефтяных месторождений и столь же нещадным потрошением кошельков народа. Такого не знает ни одна страна мира.
«Они» как могли обустроились в обломках истории государства российского. Кто лучше, кто хуже. Одни стали дорожными рабочими и дворниками, другие — таксистами, третьи — продавцами ворованных мобильников, четвертые — воротилами большого бизнеса, хозяевами рынков, монополистами цен. Надо бы расписать эту тему конкретно, чтобы не создавалось впечатления, что все «понаехавшие» устроились отлично. Миллионы приезжих, как и большинство россиян, не знают ничего, кроме беспросветного и очень низко оплачиваемого труда, который питает их семьи где-то там, где умерла последняя надежда хоть как-то обустроить жизнь. Им просто некуда бежать, кроме России. Не на что надеяться, кроме России — даже в том виде, в каком она существует сейчас. Так есть, и с этим ничего не поделаешь. Мне нелегко принимать «как есть» действительность, с которой я ежедневно соприкасаюсь. Для этого нужны крепкие нервы и чистая душа. А именно душу труднее всего сохранить в чистоте: с усталостью приходит раздражение, и тогда сердце и мозг начинают продуцировать чувства и мысли, которых можно только стыдиться. И нужно время, чтобы очиститься.
Думаю все, у кого еще не атрофировался мозг, чувствуют грозную тектонику истории, мелкую тряску, предвещающую начало колоссального сдвига, ни масштабов, ни последствий которого мы не можем себе даже представить. Может быть, Россия будет стерта с исторической карты, как была стерта Югославия. Меня тошнит от предчувствия свежей крови. Потому что Косово — оно не рядом даже, оно теперь внутри. И не в нашей воле избавиться от него. Вместе с народами бывшей империи нам суждено изжить общую судьбу до конца: вместе спастись или вместе погибнуть. Я погибаю и спасаюсь каждый день, выныривая из человеческого водоворота Москвы. Чтобы не погибнуть окончательно, у меня есть только один шанс — моя книга.