Не знаю, правда, не опоздал ли я с нею.
Дрожь смертного ужаса проходит по всему миру.
Хотя пока что это всего-навсего тихая катастрофа, вызванная всеми возможными кризисами сразу. В мире больше нельзя жить, исповедуя «уют и комфорт», потому что весь мир связан и эта связанность — давно не метафора, она ощутима, она страшна, за комфортом от нее не скроешься, сам комфорт под угрозой, в него — уже не только через телевизор — ломятся сомалийские пираты, палестинские повстанцы, террористы, беженцы и славная американская солдатня, способная разорить, как муравейник, любую страну, добывая нефть для Америки. Всякий нормальный человек понимает, что от всех этих проблем не спасет никакая полиция и никакая армия. Надо что-то менять в наших собственных представлениях о мире. Но, черт возьми, что?! Я не знаю. Я еще не нашел ответ. Чтобы найти, мне надо отправиться туда, на Восток. Мне надо пересечь границу цивилизаций, границу сознания, чтобы обрести право составить свое суждение о происходящем… Нелепо думать, что судьба родины и тем более судьба мира может быть решена очередным побоищем. Мне представляется, что наш единственный шанс — в новом видении мира и его проблем, для которого побоища исключены. Вопрос — возможно ли такое сознание — я не хотел бы обсуждать сейчас. Я хотел бы понять это сам, на своем личном опыте. Что из этого получится — и я и ты, читатель, узнаем лишь в конце этого путешествия.
Прости меня, читатель, я слышу шумящую кровь в ушах толп, красный ветер у них в головах. Ледоход времени, треск пространства.
Я начинаю свой поход в наихудших для предприятий такого рода условиях.
Я отправляюсь на поиски собратьев по духу в далекие земли. Во все времена человеческой истории, даже самые темные, отыскивались мудрецы и святые. Они знали друг о друге, даже если время их земной жизни разделяли века. Они продолжали неслышимый диалог, не давая роду человеческому захлебнуться в собственном дерьме. Они верили в высокое предназначение человека. Без них любая история была бы только мрачным перечнем бесчестий и кровопролитий. Но с ними прошлое обретает другой смысл, превращаясь в тайную историю духа, света и радости…
Прости меня, Господи! Со смутными мыслями улетал я в Азербайджан.
Прости и ты меня, читатель.
II. ЛИЦО В ТЕМНОТЕ
Старый «боинг» «Азербайджанских авиалиний», экранчики дисплеев которого весьма походили на экраны лэптопов начала компьютерной эры, начал снижаться. За время полета я успел пролистать очередной номер журнала «Azerbaidjan airlines» с рекламой одежды, часов и бриллиантов и заметил девушку. Остановил на ней взор, провел глаза дальше, поразглядывал гастарбайтеров, которые занимали дешевые места в хвосте самолета и, очевидно, летели повидаться с родственниками, чтобы передать им заработанные деньги. Потом — коренных бакинцев, которых отличала уверенность в себе, граничащая с самодовольством. А девушка… Пожалуй, с такой я мог бы познакомиться и в Москве. Красивая, распущенные каштановые волосы, чуть акцентированный тюркский разрез глаз… Читала Мураками, втиснув в уши наушнички с какою-то музычкой…
Мне нужны были собеседники в полете и, может быть, проводники там, в неизвестной земле. Так что я совсем было решился познакомиться с ней, но было в ней что-то неуловимое, что мешало мне сделать первый шаг. Что это было? Какая-то бесплотность, «ломкость» тела: она как будто не могла сидеть, не «сломавшись» в двух-трех местах, как деревянная кукла, оставленная в кресле недоигравшим ребенком. Потом по проходу провезли тележку с напитками, она взяла бокал красного вина и, едва пригубив его, вдруг стала не просто ломкая, а, знаете, как на коробках пишут: fragile. Хрупкая. Одно неверное движение, одно слово — и она может разбиться на тысячи сверкающих осколков… Не знаю, чего я больше испугался: сломать чужую хрупкость — или быть пронзенным и израненным этой хрупкостью…
Чем старше я становлюсь, тем меньше мне хочется что-то менять в своей жизни: она ведь непросто и не без ошибок строилась и только теперь, к пятидесяти годам, более или менее сложилась сообразно моим представлениям о свободе, о творчестве и о любви. И все равно в каждом моем путешествии есть миг соскальзывания в пустоту, выпадения из самого себя, внезапно-острого переживания себя листком, оторвавшимся от ветки, игрушкой ветра, случайных обстоятельств, мимолетных встреч, когда, кажется, все возможно. Это всего лишь опьянение временем, внезапно отворившимся, как в юности, во все стороны, эйфория, красивый автомобиль без тормозов, поездка на котором не сулит ничего, кроме катастрофы, — и все равно он обязательно случается, этот миг, когда ты с ужасом и одновременно с восторгом в сердце заглядываешь в какую-то нереальную, уже иную вероятность собственной жизни. Как в пропасть. Один пронзающий миг.