Алексей Бобриков. Другая история русского искусства. М., “Новое литературное обозрение”, 2012, 744 стр., 1500 экз.
Название этой книги не должно ввести читателя в заблуждение — питерский искусствовед отнюдь не предлагает нам другой истории русского изобразительного искусства, поскольку основной корпус упоминаемых картин и художников, из которых складывалась эта “другая история”, вполне традиционный, ориентированный на основу экспозиций, скажем, Третьяковки или Русского музея. Но та история русского искусства, которую они выстраивают в книге Бобрикова, действительно другая — автор предлагает читателю пройтись по основным этапам русской живописи как явлению прежде всего эстетическому, при этом, разумеется, тесно связанному с движением русской истории, со сменой общественных настроений, с возникновением и становлением в России художественного рынка, с различными моделями поведения художника (“артиста”), а также, что необыкновенно важно, “русский сюжет” автор прослеживает в контексте истории европейского искусства. Эффект достигается неожиданный и сильный — читатель вдруг обнаруживает, что у как бы хорошо знакомого ему явления был, ну, скажем помягче, немного другой сюжет. С другим содержанием.
Историю русского искусства Бобриков прослеживает от искусства примитива начала XVIII века до Кустодиева, Бакста, Петрова-Водкина и других художников начала ХХ века. Но особо подробно, как на ключевом для истории русского искусства, останавливается автор на сюжете XIX века.
У большинства из нас в подкорке засела советская (Стасовская) схемка этого сюжета, центральным эпизодом которой стал бунт молодых художников против Императорской академии художеств в 1863 году и возникновение затем Товарищества передвижных художественных выставок (ТПХВ). То есть: отринув “мертвечину академизма”, русские художники активно включились в борьбу прогрессивной русской интеллигенции за счастье народное, что и определило перспективу развития русского искусства — от народнического пафоса Перова, Крамского, Репина к победному завершению этого магистрального для русских художников пути произведениями типа “Большевик” Кустодиева и “Булыжник — оружие пролетариата” Шадра; ну а борьба эта, в свою очередь, вдохновлялась чувством гордости за мощь и красоту нашей бескрайней родины (Шишкин и “Золотая осень” Левитана) и исполинскую мощь самого характера русского человека (богатыри Васнецова и “Бурлаки” Репина).
Однако при ближайшем рассмотрении выясняется, что какого-то особого, так сказать, судьбоносного значения для истории русской живописи бунт против Академии не имел (более того, несчастная Академия изо всех сил пыталась найти контакт с новыми поколениями художников, и уже через пару десятилетий началось сотрудничество Академии с отдельными передвижниками, а в девяностые некоторые из них сами стали академиками). И что Товарищество передвижных художественных выставок нелепо рассматривать как явление в первую очередь идейно-художественное. Это было чисто коммерческое начинание, что-то вроде акционерного общества, имевшего отношение прежде всего к формированию нового художественного рынка в России. И потому нет никакого противоречия в том, что многие “передвижники” ориентировались в своем творчестве на охранительные, верноподданнические позиции.
Основной сюжет своей книги Бобриков выстраивает на прослеживании и анализе сложного и исключительно богатого процесса выбраживания эстетики русского изобразительного искусства. Историю русского искусства XIX века автор поделил на несколько эпох, обозначив их именами художников, в творчестве которых эстетические концепции того века оформились с наибольшей полнотой, — эпохи Брюллова, Федотова, Перова, Верещагина, Репина, Левитана. Разумеется, этими именами его повествование не исчерпывается, на страницах книги анализируется творчество огромного количества художников, многие из которых до сих пор остаются “в тени” для сегодняшнего посетителя Третьяковки. И здесь поражает стремительность, с которой обозначенные автором “эпохи” сменяли друг друга, — на каждую из эпох приходилось не более десятилетия, и каждая из них имела еще и свои “эстетические сюжеты”, как, скажем, противостояние Брюллова и Иванова или метаморфозы бидермайера в творчестве передвижников.
Книга Бобрикова, несомненно, событие в нашем искусствоведении. И по масштабности поставленной автором перед собой задачи, и по охвату материала, и по его проработанности. При этом автор — отношу это к несомненным достоинствам книги — не злоупотребляет специальной терминологией, хотя его терминология будет во многом новой для читателя. Впрочем, это не только его терминология, книга Бобрикова еще и своеобразный итог работы, проделанной нашими искусствоведами в последние десятилетия.