Потому что мучик быстро приходит в негодность. Он пьет. Он болеет. Его надо брать, пока еще что-то шевелится, — то есть теплого из-под мамки. Жека больше не выходит за -муж, за большого и сильного мужа — наоборот, она мужа берет под себя, подбирает: по сути, усыновляет мучика как ребенка…
— Горячо! — тыкнул вилкой Белявский, энергично разделывавший эскалоп. — Что-то еще у тебя, Ань?.. Все? Федор!
Федор глянул на Дмитрия Всеволодовича исподлобья.
— Я боюсь, что мы слишком… — заговорил он с некоторой запинкой, — боюсь, что вы смотрите на поверхность, одну поверхность — в то время как сущность кроется в глубине… Россию вы видите в первую очередь как страдающую. И вы правы: церковь тоже молится о России как о «многострадальной». Но также и «богохранимой»…
— Какой-какой?
— Богохранимой, — как можно тверже повторил Федор. — Россия — страна богохранимая.
— Как-то посредственно она «хранимая»… — хмыкнул Дмитрий Всеволодович.
— А в чем это проявляется, Федя? — внимательно уточнила Анна.
— В Православии. В вере. В терпении. В простоте. В Божьей искре…
— Федя, вы говорите «в терпении», — мягко прервала Анна. — Но по опросам — я видела в том числе и закрытые данные — больше трети российских жителей эмигрируют, если им предоставят такую возможность. Если брать образованных горожан трудоспособного возраста — больше пятидесяти процентов. Вы видите здесь «терпение»?
— Во-во, — подключился и Дмитрий Всеволодович, — что это за «богохранимое» государство, откуда все население хочет свалить? Храним для кого? Для китайцев?
— Боюсь, — не отступал Федя, — у ваших выводов ненадежная база: представьте, что к вам с опросным листком подходят на улице — разве станете вы исповедовать глубину? Совершенно напротив: эту внутреннюю глубину каждый истинный русский ревностно бережет! чтобы не загрязнить тот источник живой воды, который в этой глубине испокон веков бьет и никогда не иссякнет!..
Дмитрий Всеволодович закряхтел.
Анна, до сих пор довольно сочувственно слушавшая Федора, тоже как-то пригорюнилась.
Леля неподвижно созерцала огни, загоревшиеся на горах.
— Нелегко дискутировать, — развел руками Белявский, — получая в ответ на статистику проповедь за живоносный источник… Ну ладно. В конце концов, тоже позиция — она понятна. Теперь — Энигма!
Федя взглянул непонимающе.
— Ну кто тут у нас самый энигматический? Лель, скажи нам: в чем тайна русской души?
— Понятия не имею, — фыркнула Леля.
— Не спеши… — улыбнулся Белявский:
Нет, ты погоди, не спеши,
Ты погоди, не спеши,
Ты погоди, не спеши
Дать от-вет!
Жаль, что на свете
Всего только два слова,
Всего только два слова,
Всего «Да» и «Н-нет»!
Помните такую песню? Миронов пел… Ответь, Энигма!
— Мне сказать нечего, — повторила Леля.
Федю вдруг взяло зло — и на глупую песню, и на «Энигму», — причем разозлился он почему-то на Лелю, а не на Белявского.
—Ты согласна со мной? — Он подался вперед. — Или с Дмитрием? Или с Анной? Что главное? Что важнее? Вопросы пола? Поверхность? Или глубина? С кем ты согласна?
— Да не знаю я, — изумилась Леля, — чего?.. Я ни с кем не согласна. Вообще непонятно, как вы можете разделять, что «важнее», что «главное», что не «главное»… Вот в первой истории: привезли яблоки на телеге…
— Картошку, — поправил Федя.
— Не суть дело, картошку. Привезли на телеге картошку — и в этот же день ее забирают в детдом. Что тут главное? Какая-то твоя религия? Тут — про осень, что было тепло… Воровали хлеб, жарили, весело было, как в детстве…
— Во-о-от! Во-от! — вскинул палец Белявский. — Умничка! Я говорил, что Энигма провещевает? Как в детстве! Вот вам и знаменатель: самая главная черта русской души, все объясняет и все определяет — именно инфантильность!
Отпив из бокала, Белявский промокнул губы: