Я же в школе еще танцевал. Танцевальный коллектив «Улыбка». Он до сих пор числится во Владимирской области — первое место. Везде во Владимирской области. Мы тренировались как следует: и шпагаты и всё. Мне вот столько вот не хватало. Обидно было: все садились в шпагат, а мне больно, и всё…
Ну, короче, я в клубе в этом танцевал так!.. Они уже: «Хватит, — говорят, — энерджайзер, садись». А я и так и сяк…
Арт-директор меня замечает и говорит: «А вы не хотели бы… ну… вместе с нами?»
Я стесняюсь: че, парень с деревни…
Тогда он зовет меня в бар, наливает, по-моему, грамм пятьдесят…
Я же раньше не пил не курил. Спортсмен был. По соревнованиям занимал третье место. Только в восемнадцать лет начал: попробовал пиво, попробовал сигареты…
Короче, мне арт-директор: «Пошли!» И в баре: «Девушка, девушка, будьте любезны!..»
Пятьдесят грамм наливает и еще как-то со спрайтом делает — хлоп! Я выпиваю…
«Ну что, может, будете?»
Тут меня озарило сияние. Я говорю: «А че, можно».
И такая система: он меня переодевает в костюм, свет потухается, и я начинаю танцевать… Ну вот.
И людям понравилось.
Как бы людям понравилось. У меня и поклонницы были, и все было. Денюжки даже засовывали — ну, то есть, стриптиз. Вот. И я, значит, два года в стриптизе.
Меня даже чуть не отчислили из училища. Зам по воспитательной работе. Московское военно-музыкальное училище. Оно единственное в мире во всем. То есть в мире и в России единственное. И люди поступают по таланту. А москвичей и каких-то других там — за деньги.
Самые лучшие там у меня были годы!
Ну, первый год, конечно: «Иди, стрельни сигарету...»
Недели две-три я бегал. А потом сказал: «Нет, ребята, хорош».
У человека должно же быть свое «я», нет? «Хорош, я больше бегать не буду».
«Та-ак… Коровкин, после отбоя — в бытовку!..»
Знаете, че это, да? Каптерка, где гладят штаны и все такое. Захожу — а там эти доски, где гладят, — они же не прикрученные: тут четыре ряда, тут четыре ряда. Ну, мне как сунули, я вот так: дж! упал, и все четыре доски положил.
И каждый день: «Иди сюда! Сигарету».
Я: «Нету».
«На!..»
Сколько... недели две, наверное, я летал.
Потом старшекурсник, из них же, которые били, говорит: «Ладно, пойдем покурим со мной». Оказался земляк.
А те люди, которые так и бегали — они, я не знаю, может, и до сих пор бегают…
Говорили, я слышал, в Московском музыкальном дедовщины нету. Это ложь и брехня. Все это есть везде.
Но у нас был закон — как мы музыканты, да? — губно-зубной аппарат не трогать. В любое другое место, а лицо не трогать, потому что завтра придешь, скажешь «пошел умываться, упал об раковину, об ванну» — это все не канает.
То есть бьют не по лицу, а просто чисто по телу. Бывает, в душу пробьют, или… В душу, в душу — ну вот сюда.
Случай был. У нас флейтист был на курсе, с Питера. Все унижали, хотя пацан был хороший... ну, он и есть сейчас, может. Не знаю.
Короче, человек просто запоздал на отбой. А командир роты сказал: «Я не буду проводить проверку, пока лиц на месте не будет». Там у нас второй этаж, и все курсы стояли ждали на этаже. Старшекурсники в тапочках… Мы-то первый курс, все по форме, а старшекурсники в тапочках, в шортах: им-то — быстрей бы отбой…
Он забегает — и слышно уже: «Ну все, хана тебе, парень… после отбоя держись».
Про себя думаю: «Ну, труба».
Он встал — начинается проверка, от ног до головы: там «Сидоров, Петров, Иванов! — Я, я, я! — Всё, ребят, всем отбой».
И от старшекурсников слышен голос: «После отбоя Заславский — в бытовку».
А там у нас иркутские… ну, звери были. Они даже по инструменту, по специальности не профессионалы. Их взяли из-за того, что они из каких-то приютов... ну, дикари. Там полкурса было иркутских, дагестанцы даже не связывались с ними.
Потом люди рассказывали: он заходит в бытовку, а там их человек пять или шесть. И такая система, что эти берцы… ну, берцы, как у этих, скинхедов, вот эти высокие — одели на руки, вот так завязали… Ну, и вшестером оприходовали его. Как бы не насмерть, просто отбито все — и его сразу комиссовали.
Такие вот пироги.
Покурить нельзя у вас, нет?