«Провалится»? В каком смысле?
В прямом. Сколько рыть-то можно в Москве? Метро это... А потом, сколько уже случаев было, да? И взрывают…
Дома всё по-другому. Я даже не хотел уезжать, честно…
А, да! мне еще Ирина Евгеньевна позвонила! У нас была преподаватель, танцевальный коллектив «Улыбка». Зв о нит: «Слав, ты знаешь, у нас юбилей. Надо танец поставить, сможешь?»
Я: «Не вопрос».
Жену обманул. Маме говорю: «Мам, она просто так не отвянет, придумай историю». Мама звонит ей, говорит: «Там в гараже че-то помочь надо, там это, погреб поднять…» Всё! три дня продлил, билеты на поезд поменял, всё. Прихожу ставить танец.
Захожу — ну а там как всегда, по старой схеме: «И-и раз, и-и два...» Три прихлопа, три притопа.
Я: «Сто-оп!» Говорю: «Ирина Евгеньевна, так уже не пройдет».
Я диск с собой — раз! О? музыка уже другая!
Показываю: вот такие движения и такие. Там сначала с медленными танцами — девушка с парнем, ла-ла, потом два рэпера приходят, парня отталкивают, девушку забирают и начинают с ней танцевать.
Короче, за два-три дня мы поставили танец.
Но репетиция — это одно, а когда на сцену выходишь — совсем другое, правильно? И мандраж какой-то, и всё…
Я говорю: «Ирина Евгеньевна, надо …»
Она: «Но вы станцуете?»
«Ирина Евгеньевна! — я говорю, — надо срочно …»
«Хорошо!» — побежала, купила нам.
Ну, и мы там зажгли. И в зал прыгали тоже. Я сначала боялся: в простых клубах ряды эти, лавки — а там и дети стоят, и это, а нам еще прыгать туда… Но нормально, все целы остались.
И главное, была комиссия с области — всё, понравилось, выдвинули на область. Я уехал, за меня брат танцевал — ну, и первое место во всей Владимирской области.
Вот — московская-то закалочка клубная.
Вот такие вот пироги.
15. Два — один
— И все-таки не понимаю, — не выдержал Дмитрий Всеволодович, — разве я не закрыл тему?
— Ну и что нам теперь, разойтись? — насмешливо сказала Анна. — Сидим общаемся. Какая разница — «закрыл», не «закрыл»…
— По-моему, различие вполне существенное, — возразил Федя. — Дмитрий видит спасение в цивилизации —
— Какое еще, — покривился Белявский, — «спасение»?
— Хорошо, не «спасение» — направление. Верное направление… Но вот мы только что слышали — человек. Мой ровесник. Жил в деревне Малыгино, жил не тужил, занимался в ансамбле «Улыбка». В один прекрасный день его встретила цивилизация (мы так ее превозносим) — западная цивилизация встретила его и растлила!
Трое Фединых слушателей задвигались и, как показалось Федору, даже будто бы заворчали.
— Почему не назвать вещи прямо? Что это, если не прямое растление, не разврат? Вот, допустим…
— «Разврат»? — переспросила Анна. — Федя, а что такое «разврат»?
— Ага, вот и я не въезжаю, — неожиданно присоединилась Леля.
— Кому «разврат», — добавил и Дмитрий Всеволодович, — а кому свобода.
— Снять трусы перед ста человеками? — поперхнулся Федя. — Это вы называете «свободой»?!
— Почему нет? — пожал плечами Белявский. — Имеет право.
— А допустим, если у человека такое… призвание? — задумчиво проговорила Анна. — Если он хорошо двигается? Если это красиво, в конце концов?..
— И кто-то платит, — присовокупил Белявский. — Тоже немаловажно…
— А кто-то другой хочет платить за убийства! — воскликнул Федя. — «Снэтч», «ститч», как это называется — убивают детей, снимают на пленку…
— Фу, Федя! — поморщилась Анна. — Это уж совершенно из другой оперы...
— А по моему убеждению, одно и то же!.. Нет, наоборот, убийство тела — гораздо менее тяжкое: тело — временное пристанище, иллюзорное временное пристанище в этом временном мире! Чуть раньше или чуть позднее иллюзия распадется — и тело умрет тоже, исчезнет. Убийство тела — всего лишь досрочное пробуждение от иллюзии, а вот растлевающий душу… — «лучше, если бы повесили ему жернов на шею и утопили в пучине»! Жаль, мы не способны видеть глазами, как душа человеческая болеет: если бы мы могли видеть душу — как она делается пористой, губчатой, распадается… как с ней происходит нечто ужасно необратимое, как она отмирает…