Итак, исследование средневековой культуры... Но широкой публике вряд ли известно, что Гуревич не сразу приступил к изучению культуры, среди собратьев по цеху он приобрел авторитет как исследователь аграрных отношений в период раннего Средневековья на севере Европы (англосаксонская Англия, Скандинавия). Вроде бы в социально-экономическом ключе написана одна из известнейших (правда, более в кругах специалистов) его книг — “Проблемы генезиса феодализма в Западной Европе”, опубликованная здесь в первом томе под названием “Начало феодализма в Европе”. Личный друг и постоянный научный оппонент Гуревича, известный специалист по истории итальянского Возрождения Л. М. Баткин как-то заявил: “„Проблемы генезиса...” явились последней (не хронологически, а методологически) книгой аграрника А. Я. Гуревича и первой книгой социального антрополога А. Я. Гуревича. Его рубиконом”.
У “Проблем генезиса...” была более чем нелегкая судьба, во многом определившая судьбу самого Арона Яковлевича, а может быть, даже и судьбы отечественной исторической науки.
“Проблемы генезиса феодализма” вызвали грандиозный скандал в идеологических верхах, книга и ее автор подверглись разносу в партийной печати (один из организаторов травли — тогдашний министр просвещения РСФСР профессор А. И. Данилов), проработке на специально созванных совещаниях “проверенных” историков (самого Гуревича туда не приглашали), редакцию издательства “Высшая школа”, где готовилась книга профессора Гуревича, просто разогнали, сам автор был изгнан из Института философии. Обо всем этом Гуревич рассказывает в первом томе “Избранных трудов” в сочинении (не могу назвать его ни предисловием, ни введением, ни статьей) “„Генезис феодализма” и генезис медиевиста. Злые мемуары в роли предисловия”. Скажу сразу, что все кончилось “относительно” хорошо (“Я — везунчик, — любит говорить ученый. — Все, что я написал, вышло в свет, и били меня за уже опубликованное и известное читателю”). По сигналу “сверху” травлю приглушили (видимо, какая-то подковерная борьба в “сферах”), автора скандальной книги даже трудоустроили. Л. М. Баткин вспоминает:
“Правда, наказание А. Я. выглядело умеренным. Где-то „наверху”, к счастью, „было мнение”, что печатать книги Гуревича... можно. И все они, одна за другой, выходили в свет в Москве. И переводились. Бедный А. Я. чувствовал себя подчас неловко! — такая важная привилегия была дарована отнюдь не всем вольным стрелкам гуманистики.
Гуревичу в течение последующих почти двух десятилетий было запрещено „только”: а) выезжать на Запад, куда его то и дело приглашали докладчиком на конференции или лектором в университеты; б) иметь собственный сектор или кафедру; в) иметь официальных учеников, аспирантов; г) преподавать в столичных вузах, разве что — попозже — факультативные спецкурсы; д) стоять во главе журнала (вообще как-то институционализировать свою научную школу); е) входить в „ученые советы” (вообще пользоваться каким-либо влиянием и формальными возможностями, которые были бы сколько-нибудь адекватны его действительному положению в науке)”.
Что вызвало столь сильный гнев у идеологических властей? Почему их возбудили столь далекие от сегодняшнего дня материи? А потому, что Гуревич поставил под сомнение — страшно сказать — некоторые положения теорий Маркса и Энгельса. Скажу сразу, Гуревич никогда не являлся ни пламенным марксистом, ни ревностным антимарксистом. Относясь со сдержанным уважением к учению Маркса (но не к “марксизму-ленинизму”), он всегда полагал, что марксистская теория исторического процесса, разработанная на материале социально-экономического развития капитализма в Западной Европе, безосновательно прилагалась Марксом, а еще более его последователями, ко всем цивилизациям и историческим периодам. Согласно Марксу и Энгельсу, феодализм возникал так же, как и капитализм. В последнем случае лишенные собственных средств производства люди становились пролетариями, наемными работниками у капиталистов; в первом — обезземеленные, в результате экспроприации их собственности земельными магнатами, свободные крестьяне закабалялись этими магнатами, прикреплялись к земле и становились зависимыми, “крепостными”, как было принято — с большой долей неточности — писать в отечественной научной литературе. Опираясь на экономическое могущество, магнаты присваивали функции власти, становились почти независимыми от верховных правителей феодалами.