Комментарии к “Комментариям” О. Коростелев сразу начинает с того, что это — вершина эссеистической прозы Адамовича и одна из лучших книг этого жанра, написанных в ХХ веке. Первое, наверно, справедливо. Судить об этом не могу, я всего Адамовича не читал. Вот выпустит Коростелев все намеченные тома Собрания сочинений Адамовича, с удовольствием прочту. Второе утверждение — неочевидно. У Давида Самойлова есть такой образ — сухое пламя . В чем обаяние “Комментариев”? — Сухое пламя . А, так скажем, недостаточность? — Сухое пламя. Галковский, наверно, сказал бы — сухое масонское (см. “Краткую хронику жизни и творчества Г. В. Адамовича”, составленную О. Коростелевым), но я не буду.
Виктор Шкловский. Гамбургский счет. СПб., “Лимбус-Пресс”, 2000, 464 стр.
“Журнал не имеет, — я говорю о толстом журнале, — сейчас оснований для своего существования в прежнем виде. Самая литература отрывается от журнала. Если при Диккенсе длина главы его романа объяснялась журнальными условиями, то теперь „Россия” разрывает просто роман Ильи Эренбурга на две части и на два номера. Горький печатается всюду кусками любой величины.
Журнал может существовать теперь только как своеобразная литературная форма. Он должен держаться не только интересом отдельных частей, а интересом их связи. Легче всего это достигается в иллюстрированном журнале, который рождается на редакционном верстаке. <...>
Хуже дело с толстыми журналами, они никуда не стремятся, так как они уже толстые — уже большая литература. „Звезда” так и начинала: „Восстанавливая вековую традицию толстых журналов” и т. д.
Совершенно непонятно, какое место этой традиции хочет восстановить „Звезда”.
Менее безоговорочно работает „Красная новь”, но все же это — старый, толстый журнал со статьями (которые сейчас же печатаются отдельно), с куском прозы и т. д. Это журнал имитационный.
Любопытно проверить в библиотеках номера этого журнала — разрезываются ли они целиком. Говорят, что разрезывается только беллетристика.
„Леф” тоже тонкий-толстый журнал. Хорошо в нем то, что в нем не все печатается. В русских журналах сейчас необычайная веротерпимость. Говорю, конечно, только о литературе. Все везде печатается. Непонятно даже, чем отличается журнал от журнала. <...>
На Западе сейчас толстых журналов нет”.
Это напечатано семьдесят два года назад ( “Гамбургский счет”, 1928 ). Сколько поводов для, казалось бы, утраченного оптимизма! По крайней мере еще на семьдесят два года. (В сборник также вошли “Zoo”, “Третья фабрика”, “Розанов” и “Жили-были”.)
Полина Барскова. Эвридей и Орфика. Стихотворения. СПб., “Пушкинский фонд”, 2000, 72 стр.
“С одной стороны — Новый Мир, Древний Рим, Чечня. / С другой стороны — дыр-бул-щир, улялюм, фигня. / А я говорю: „Ребята — ничья, ничья! / Мне кажется, вы обходитесь без меня...”” Полина Барскова, автор книг “Рождество” (СПб., 1991), “Раса брезгливых” (М., 1993), “Memory” (Копенгаген, 1996), родившаяся в 1976 году в Ленинграде в семье филологов-востоковедов, пишет стихи с восьми лет. В настоящее время работает над диссертацией в Калифорнийском университете в Беркли. По одной глубоко нелитературной причине, а именно потому, что я с семьей регулярно посещаю тренажерный зал, где пытаюсь поднимать тяжести, приведу полностью стихотворение “Калокагатия” из новой книги Барсковой. Греческое слово kalokagatia (от kalos — прекрасный и agathos — добрый) означает, согласно энциклопедическому словарю, гармоническое сочетание внешних (физических) и внутренних (духовных) достоинств как идеал воспитания человека в древнегреческой философии.
Как дирижабль в ночные облака,
Так погружаюсь я в спортивный зал:
Как в сон — будильник, в поцелуй — рука,
Как в лавку ювелира — бронтозавр.
Моя нигилистическая плоть,
Утратившая в странствиях задор,
Пытается бежать, крутить, молоть,