Мерило
Как распознать сочинителя, что мается
над листом бумаги в уединенной тиши?
Графоман догола раздевается,
поэт — до глубины души.
Посвист осоки
К плохому — рассыпалась по столу соль,
споткнулся на правую ногу.
Тоску нагоняет и давешний сон:
конвой, «воронок», дорога.
Только это уже все сбылось —
дурные верны приметы.
…Осока стоит в человеческий рост,
по-птичьи свистя под ветром.
Благие намеренья
Печалят покинутые деревеньки,
которых немало в стороне от дорог.
Над порушенными пряслами берез вислых веники,
всевластный мох.
От сгоревших изб, огородов,
как поземка, метет золой.
Хотели деревню сравнять с городом,
а сровняли с землей.
Огонь в печи
Кажется, трудности все позади —
дрова в печи весело потрескивают.
Но что-то смущает — так к радости почти пройденного пути
примешивается тревога оставшегося отрезка.
И это не осклизлые, сложенные из жердей мостки,
дышащие под ногами, как ребра исхудалой коняги.
Не следственных протоколов плотно исписанные листки.
И даже не особо строгий лагерь.
Волнует какая-то ускользающая материя,
которую не сыщешь в лабораториях, в высоколобой полемике, —
не найденная еще или потерянная?!
…Я ворошу в печи поскучневшие поленья.
Кровь
Я обитал далеко от литературных салонов —
колючка, вышки, охрана.
И если знал про царя Соломона,
то ни на полушку — о строителях его Храма.
В вышеупомянутых гостиных впервые и услышал о пресловутых каменщиках:
заносчивы, коварны, приютились под чужой кровлей.
Их можно встретить в больших городах и в захолустном Каменске.
И опознать по крови.
Я тоже имею отношение к библейскому государю,
хоть полжизни числился карманником.
И, бывает, слышу: — Посмотри на свою харю! —
Таращу гляделки — ничего криминального.
Но ревнители чистоты породы продолжают тюкать мое имя:
в нем от отца иноплеменная кровь течет!
А то, что от матери — русская, ими
эта повседневная жижа никогда не ценилась и не бралась в расчет.
Квота
Я хочу, чтобы имя Россия,
из могучего ставшее модным,
дважды в жизни произносили:
раз — в стихах, и второй — под огнем пулеметным.
Опробованное
Нам не поможет вернувшаяся вера —
золото тянут уже из Гохрана.
Видно, собирать камни мы можем только в карьерах.
И под охраной.
Изгои
И. О.
Водка в России не просто стоимость.
Она показатель силы, мера молодецкого достоинства.
Белая головка — на первом месте.
Бабы — похвальба после выпитого.
Пьяного примут как крестника,
трезвого как чужака вытурят.
Притягательное зелье — и грелка, и лекарство,
которое можно и икрой закусить, и занюхать коркой.
Говорят, даже христианством
Русь обязана горькой.
…А мы с тобой пьем капли,
соблюдаем диету.
Это все равно, что канули
в пресловутую Лету.
Стебли отавы
Моей бабушке Авдотье Ивановне.
Речка с течением плавным
в земном, неустанном труде.
Жесткие стебли отавы
впритык подступают к воде.
Выцветший, жидкий орешник.
А на другом берегу
деревня с шестами скворешен —
былинка в бездольном стогу.
Я все это видел когда-то.
Мне кажется, помню и дом.
С драночной крышей покатой.
Но были причал и паром…
Ищу я следы переправы —
отметин не видно нигде.
…Жесткие стебли отавы
впритык подступают к воде.
Ирина Полянская
Горизонт событий
6
Веселый герой
Сквозь накрахмаленные гардины солнечные узоры медленно переползают с пола на стену, и яркие, веселые блики, подтаяв в верхнем углу застекленной фотографии, передвигаются к краю квадратного зеркала, из которого начинает бить свет. В зеркале отражается кусок двора, втиснутый в проем между гардинами: сквозь путаницу заснеженных ветвей виден угол сарая, крытого толем, отдаленный ствол березы с новым скворечником, взлохмаченное ветром облачко и лапа огородного пугала, одетого по-летнему — в тельняшку и заснеженную кепку с козырьком.